«Помните, самое главное: лагерь - отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку - ни начальнику, ни арестанту не надо его видеть. Но уж если ты его видел - надо сказать правду, как бы она, ни была страшна.

Варлам Шаламов.

Колыму часто сравнивают с Освенцимом, но без печей и газовых камер. Здесь убивало другое - мороз, голод и непосильный труд. В сталинские годы в колымских исправительно-трудовых лагерях отбывали свой срок миллионы заключенных. Мало кто из них дожил до освобождения. И уж совсем немногие - до наших дней. Один из немногих - житель Санкт-Петербурга, журналист Павел Калинкович Галицкий. 15 лет провел он на колымской каторге. Недавно Павлу Калинковичу исполнилось 100 лет.

Расколись до жопы!

Я долго стояла у двери, не решаясь позвонить. До этого беседовать со столетним мне не приходилось… «Наверное, уже ничего не помнит…» - думала я, в сомнении нажимая кнопку звонка. Дверь тотчас распахнулась. На пороге стоял высокий худой старик с сияющими молодым задором глазами.

- Подождите минуточку, только я компьютер выключу, - предупредил хозяин квартиры. - Тут постоянно кто-то хочет говорить по Skype.

Я удивилась, в таком возрасте человек владеет компьютером и пользуется Skype... В нашем обществе это могут далеко не все, даже молодые. А потом удивилась еще раз, когда наша беседа началась с концерта. В честь визита журналистки Павел Калинкович исполнил старинный русский романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду».

Причем голос у старца оказался громовой, так что шкала уровня записи на моем диктофоне резко ушла за красную черту.

- Павел Калинкович, а в лагере вы тоже пели?

- Пел! Даже недели две был в агитбригаде, а потом меня выгнали как «контрика»…я же сидел по 58-й статье «За контрреволюционную агитацию против Советской власти».

- Действительно агитировали?

Павел Калинкович заливисто расхохотался.

- Мне когда следователь это сказал, я также рассмеялся как вот сейчас перед тобой! А он мне: «Встать!!! Твою мать!!!» Я поднялся: «Что ж вы, товарищ Поздняков, нарушаете социалистическую законность?» «Какой я тебе товарищ, сука!!!» Кнопочку нажал, охрану вызвал: «Обыщите этого типа!» А потом бросили в тюрягу! Камера была бывшая кладовка кулацкая, в длину четыре метра, в ширину - два. И находилось там тридцать два человека. Люди даже не могли сидеть, только стояли, а спали по очереди. Да, тогда человека арестовать было - раз плюнуть!

Мне вспомнился рассказ моей бабушки Валентины Николаевны. В 1937 году она работала агрономом в колхозе при сельскохозяйственном институте. Здесь занимались селекцией растений. Днем. А ночью – «селекцией» людей. Каждую ночь по огромному коридору коммунальной квартиры, где жили специалисты, гулко раздавались шаги, и каждый ждал, что именно в его дверь постучат. Люди, собираясь спать, ставили чемоданчик с вещами у кровати. Бабушка жила в самой дальней комнатке, и ей повезло – за ней так и не пришли…

- Павел Калинкович, аресты проходили только ночью?

- И ночью, и днем! Ничего не стеснялись! Я работал в районной газете «Новый путь», жил в большом доме, где квартировали работники райкома, горкома, сотрудники редакции, так его опустошили начисто. У них был план, и они этот план перевыполняли. Давалась разнарядка с ЦК партии, столько-то человек расстрелять, столько-то человек осудить на 25 лет, а столько-то - на 10 лет. А вот на допросы больше забирали ночью. Сталин работал ночью, следователи НКВД – тоже.

По официальным данным, за 1920-1953 годы в советских исправительно-трудовых лагерях и тюрьмах отбывали наказание около 10 миллионов человек. По неофициальным данным, осужденных было более 40 миллионов. В частности, по мнению историка В.П. Попова, «с 1923 по 1953 год был осуждён практически каждый третий дееспособный член русского общества». С 1937 года по разрешению ЦК ВКП (б) и лично тов. Сталина как один из методов дознания стали применяться пытки.

- Меня поставили на «конвейер», то есть допрос проходил круглосуточно, следователи менялись, а я все стоял. А если падал, поднимали, били и снова ставили. По неделе держали! потом, когда уже совсем терял сознание - водой обливали и бросали в камеру. Потом меня посадили в кресло. Кресло на колесиках, на шарикоподшипниках. Руки связали. Один следователь крутил это кресло, другой останавливал, потом опять, ну у тебя вся кровь к голове. Ничего уже не понимаешь. Они мне бумагу под нос: “Расколись до жопы пополам и выложи нам все как на блюдечке!». Иголочки кололи под ногти, да… Но я им ничего не подписал. И осудили меня тогда на десять лет. Как контреволюционера-троцкиста! Потом еще пять довесили! Все было хорошо, прекрасная маркиза!

И Павел Калинкович опять засмеялся, словно не о пытках он рассказывал, а поведал какой-то забавный случай из своей жизни.

- Почему вы смеетесь?

- А что же, плакать мне? Я уже все слезы свои выплакал. Хотя я не помню, чтобы плакал тогда…я говорил сам себе: вы, гады, все сдохнете, сдохнете! А я буду жить!!!

Освенцим без печей

Я по трупам бездушно шагал,
Сердце мое окаменело…
Это была снежная Колыма,
Жуткая и злая планета,
Где завывая, стонет пурга,
Где нет добра и счастья нету

Эти стихи Павел Калинкович сочинил уже на воле. Через много-много лет после освобождения. Сочинил однажды ночью, проснувшись от собственного крика. Во сне он все еще был там - в промерзшем лагерном бараке Колымы, где около тлеющей печурки грелись уже не люди - тени людей…

Северо-Восточный Исправительный Лагерь (СВИТЛ) - или в просторечье Колыма - был создан в Дальневосточном крае в 1932 году. Один из самых суровых лагерей ГУЛага. Основной вид деятельности - добыча золота и урана. По официальным данным, с 1932 по 1953 годы в лагерях Колымы находилось 740 434 человека. Около 10 тысяч было расстреляно, 120-130 тысяч умерли от голода, холода и болезней. По данным независимых исследователей, заключенных было не меньше 2 миллионов 300 тысяч, а количество погибших вообще не поддается подсчету, так как мертвых просто сбрасывали в яму.

- Колыма – это Освенцим без печей. Нас привезли этапом в полторы тысячи человек, а через три месяца осталось четыреста пятьдесят. Умирали от холода, голода, непосильной работы. Добывали золото в рудниках и на карьерах. Норма было сто пятьдесят тачек. Не выполнил норму - тебя оставляли со второй сменой, чтобы «догнал» свои тачки. После этого надо было еще забурить две или три бурки в вечной мерзлоте. А затем тебя гнали в лес, собирать дрова для барака, для кухни. Работали по шестнадцать часов в сутки. Человек превращался в животное, в бессловесную скотину. Все мысли были только еде. О лишей миске баланды…

- Что такое баланда, как ее готовили?

- Баланда – это суп из камбалы. Эту камбалу прямо из бочки, нечищеную, с кишками вываривали с солью. Потом добавляли синюю капусту - «хаки». Вот и готова баланда - жирная, вкусная!

- Действительно вкусная?

- Да что ты! Она горькая до невозможности! Ты бы не смогла есть! Но мы ели, потому что больше нечего было. Каждому полагался черпак этого пойла. На раздаче стоял свой брат-зэк. Если ты ему нравился, он тебе зачерпывал снизу, погуще, а если нет, то сверху, пожиже. А в столовой холод, грязь, на полу льдинки, идешь как альпинист…и пока дойдешь до стола с миской супа, он уже остыл. Утром давали жидкую похлебку, чай, кусочек сахара и хлеб - 600-900 граммов в день. Сделаешь затируху, полный котелок, съешь, вроде бы наелся, желудок полный, а жрать как хотелось, так и хочется. Я собирал головки селедочные и жрал их.

Когда голодный, не можешь уснуть, час поспишь - и бежишь в туалет. Туалет был - яма вырыта, жердями загорожена, сделан толчок - и все. Грязь немыслимая. Кругом кучи, а за бараком целые горы. Весной доходяги долбили все это.

- Павел Калинкович, а где спали заключенные? У вас были одеяла?

- Сначала в палатке, потом барак построили. Нары из жердей в два уровня. На нарах - матрас, набитый соломой. Потолок в бараке покрывали торфом. Дождь пошел, торф пропитался, начинало капать…Печки чадили, духота, пар, вонища! Одеяла были, но если мороз, спали в одежде. Выдавали нам ватные брюки, телогрейку, бушлат, даже шубы. Но какая шуба может согреть, когда семьдесят градусов мороза! Раз - и ухо отпало! Раз - и ухо отпало! Но без уха жить можно, - засмеялся Павел Калинкович. - Нельзя жить без...

- Чего? - от ужаса я его перебила.

- Без сапог. Запомнился один еврей, инженер-путеец. Вежливый до невозможности! Как-то раз вечером нам раздали сапоги, утром он просыпается - сапог нет! Украли! «Товарищи, кто взял сапоги? Бросьте шутить! Отдайте сапоги!» Никто ему сапоги, конечно, не вернул. Хохот в бараке. Выгнали его босым на работу. Он обморозился, стал доходягой и умер.

Вот что плохо, люди образованные, интеллигентные…они быстрей доходили и умирали. Крестьяне умели выжить в любых условиях. У нас был один такой сибиряк - здоровый парень, так он отработал в шахте, пообедал, после этого еще для кухни пилил дрова. Ему за это наливали трехлитровую банку баланды. Он эту баланду покушал, лег спать. Проснулся, пошел разогревать остатки баланды… Налил в миску и вдруг вытащил мышь!!! Облезлую дохлую мышь, которую он сварил вместе с супом!!! И что? Он вытащил из тарелки эту мышь и продолжал есть, как ни в чем не бывало. Ты бы смогла так?

Столетний узник Колымы пытливо посмотрел мне в глаза.

- Смогла бы! Голодный человек может съесть все! – заверила его я.

Мне вспомнился документальный фильм об Освенциме. Люди-скелеты в полосатой одежде смотрят воспаленными глазами в объектив кинокамеры. В таком состоянии, наверное, можно съесть все. Но Павел Калинкович мне не поверил.

- Катя, да тебя бы стошнило! Стошнило бы все равно! А потом ты бы все равно привыкла! – прежде спокойный и даже веселый, Павел Калинкович теперь говорил, срываясь на крик - Я видел, как человек выковыривал из кала зернышки крупы! Это был инженер, начальник железной дороги, интеллигентный человек! Я пришел в туалет пописать. А он сидит на толчке, выковыривает из кала зернышки и ест. Глянул на меня и заплакал. «Павлик, я уже не человек, я уже не человек…”

- Меня одно удивляет: почему люди терпели это, не лучше ли было покончить жизнь самоубийством?

- Были случаи, когда заключенный шел прямо на конвоира, у которого был приказ - стрелять без предупреждения. Очень много было «самострелов». В шахтах использовали взрывчатку, аммонит. Остатки этой взрывчатки находили и взрывали сами себя. У заключенного отрывало руку или ногу, его наскоро перевязывали, судили и приговаривали к высшей мере. А он только этого и добивался. Не хотел жить. Я сам был недалек от самоубийства в один прекрасный момент…
Жить мне тошно, не видя просвета…

Это случилось в 1941 году. Привели нас к воротам лагеря после работы, стали всех запускать. И вдруг: «Галицкий, отойди в сторону!» Отвели меня в изолятор. Утром вызвал меня «кум» (начальник оперативной части в колонии), предъявил статью «Контрреволюционная агитация в военное время, сожаление о «врагах народа». Мы разговаривали с Петькой, другом моим, лежа на верхних нарах, под одеялом. И я сказал ему, что Красная Армия проигрывает немцам, потому что всех военачальников Сталин расстрелял как «врагов народа». Сосед - сволочь, услышал и донес. Наверное, за лишнюю пайку. Месяц оформляли на меня уголовное дело. И все это время я сидел в карцере. Был март, но весна на Колыме - это мороз -35. В карцере печка, но не топится, а дымит - фуфайку в нее бросили. В стенах щели в палец толщиной. Ты лежишь на нарах из жердей, холод сплошной! Раз в сутки горячая пища, где крупа крупу догоняет. И триста граммов хлеба.

И я дошел до того, что мне уже невмоготу. Снял с себя кальсоны, снял рубашку, сделал веревки и решил повеситься. Решил, что дождусь отбоя, будет тишина, и я тогда… И вдруг открывается дверь, приходит надзиратель: «Мужик, выходи!» И последние три дня я уже провел в общем бараке. Не знаю, он что-то почувствовал или просто был такой жалостливый, но он меня спас. Он меня спас…

И тут впервые за все время нашей беседы в голосе Павла Калинковича задрожали слезы. Он достал из ящика стола пожелтевший листок бумаги со стихами…

- Это я написал тогда… Это все, что осталось у меня с Колымы:

Друзья мои, мне тридцать лет исполнилось сейчас,
Уж больше молодости нет и близок смерти час.
Несчастия прошли, вернее, пролетели
Как миг, как сон давно минувших дней!
Мне так хочется ласки чудной, милой
Нежной как сказки,
Что рассказывают маленьким детям...
Сердце просит, твердит, кто же тебя полюбит?
Жить мне тошно, не видя просвета…
Так не лучше ль расчет,
С жизнью кончить свой счет?
Один миг, и на веки забвенье…

Прииск Желанный

Заметив мой усталый вид, Павел Калинкович предложил подкрепиться супом. Но, вспомнив о баланде с мышкой, я от супа категорически отказалась. Комок тошноты подкатывал к горлу. Зато выпить очень хотелось. Мы пропустили по рюмочке коньяку.

- Алкоголь на Колыме тоже был. Нам давали посылки. За хорошую работу. Это я уже был бригадиром. В посылках обязательно был спирт. А для бригадира - шампанское. А вот вина не было, вино на Колыме замерзало.

- Павел Калинкович, а женщины?

- Первую женщину я увидел в 39-м году. В забое. Это было великое событие для всех заключенных. Все тачки побросали, побежали, закричали «Смотри, смотри, баба! Баба!» Это была какого-то лагерного начальника жена, красивая такая, волосы длинные. А так сказать, если миллион заключенных там было, 999 тысяч вообще за весь срок ни разу не видели женщин. Поэтому когда на Колыме открыли прииск «Желанный«, где работали одни женщины, туда потянулись зэки. Приходили с деньгами, со спиртом, с буханками хлеба. Спирт - это была валюта, для охраны, чтобы разрешили свидание. Некоторые с такого свидания уже не возвращались. Потому что среди этих женщин были блатные, уголовницы. Всех, кто приходил женихаться, они уничтожали. Когда «Желанный» закрыли, все шурфы были забиты трупами.

А еще много завезли на Колыму женщин-прогульщиц. Тех, кто опоздал на работу на 15 минут и получил за это 15 лет лагерей по сталинскому указу. Эти женщины торговали собой. Отдавались за пайку хлеба. У меня приятель был, здоровый такой мужик! Он рассказывал: «Калиныч, ходил я недавно на «Желанный». Говорю охраннику: «Ты мне подбери молоденькую, свеженькую! Он мне привел девочку, на вид - лет пятнадцать. Ну, пошли мы с ней в кусты. А она мне говорит: «Дяденька, а хлеб?» Так пока я ее…, она все хлеб жевала! Так смешно!» Мерзко мне было слушать его рассказы, ведь у меня самого дочь этого возраста…

- А у вас была любовь в лагере, Павел Калинкович?

- Была. Один раз. Я уже тогда был бесконвойный. У нас начальник участка был - Морозов. Он был пьяница. Так вот у него была жена - Клавдия Ивановна. И… закрутил я с ней. Встречались мы в глухой тайге. Но все равно о нашем романе стало известно всему прииску. Ее вызвали на партийное собрание, исключили из партии, а потом из института - за связь с заключенным. Вскоре они с мужем уехали. Но она мне, прощаясь, сказала «Павел! Я ни о чем не жалею!»

- Скажите, а золото, которое вы добывали, можно было спрятать и продать?

- Крупинки золота прятали за щекой. Золото можно было обменять на махорку у вольняшек. За 10 граммов золота давали спичечный коробок махорки. Из этой махорки я скручивал десять папирос. Каждая папироса - триста граммов хлеба. Можно было подкормиться! Да, и старшему надзирателю надо было отдавать золото, чтобы ставил хорошие зачеты за работу. Все брали золото, кто мог, и начальник лагеря тоже брал. Потом, когда я уже был бригадиром, я до четырех килограммов золота носил через тайгу с одного прииска на другой. Представляете, заключенный несет миллионное состояние!

- А нельзя было сбежать с этим миллионным состоянием?

- Был один такой случай. Двое зэков собрали золота на два с половиной килограмма, передали его летчикам. И летчики их спрятали в кабине самолета, вывезли на Большую землю. Этих летчиков потом судили, они сами стали зэками. Но тех, кто улетел, – не поймали.

- Где-то читала, что во время войны на Колыму прилетал американский вице-президент....

- Да, при мне это было. Лагерь весь заперли в бараках, никто не выходил, часовых с вышек сняли. Вместо заключенных работали вольные, переодетые в робу. А до этого мы три дня мыли золото и не убирали, чтобы показать американцам, как много у нас этого золота. Американцы поднимали самородки и фотографировали. Восхищались. После их визита в лагере появилась белая мука и овсяная каша «Sun». Мы всю войну ее ели.

- Люди, которых пытают, мучают и над которыми издеваются, часто поднимают восстание, бунтуют, убивают своих палачей....

- На прииске «Серпантинка» было восстание. Знаете, как с ними справились? Там сидели одни военные, фронтовики. Они перебили почти всю охрану, взяли власть в свои руки. У них был план - дойти до любого населенного пункта, где есть радио, и объявить на весь мир, что Колыма восстала и просит политического убежища, просит помощи у свободных стран. Но они совершили ошибку - не всех вохровцев убили. Один из них сбежал, дошел до центрального лагпункта. И весь колымский полк был поднят по тревоге, даже вызывали авиацию. Лагерь бомбили с воздуха, была целая военная операция, все восставшие погибли.

- Привыкли к смерти? К смерти можно привыкнуть? Когда умирают не старые люди, у которых в нормальных условиях сложилась бы полноценная, счастливая жизнь....

- Когда хоронили умерших, бирки привязывали на ногу - и все. В 1939 году привезли целый этап эстонцев, латышей, литовцев. Эти люди были совершенно не приспособлены к таким условиям - морозу, голоду, нечеловеческому труду. Все они умерли буквально за несколько месяцев. Я их хоронил. Это было около прииска «Светлый«. Рыли траншеи экскаватором - длиною до двадцати метров, глубиною около трех метров. Ночью подъезжал трактор, грузили их… как дрова и сбрасывали в ров. За ночь трактор делал два-три рейса. И потом бульдозером заравнивали все. Всегда об этом вспоминаю, когда по ящику вижу, как какой-то звезде или политику устроивают пышные похороны....

- Как вы думаете, сколько человек там лежит?

- Миллионы! Миллионы там лежат!!!

- Верите ли вы в Бога?

- Нет!!! Мой отец - священник, дед - священник, мой прадед тоже священник, а я в Бога не верю!!! Ну как может Бог терпеть, извините, такое бл…дство на святой Руси? Как это могло произойти? Ты понимаешь?!!!

- Скажите, если бы вы сейчас встретили своего следователя, какой была бы эта встреча?

- Я бы в рожу ему плюнул, и все! Но я уверен, что все эти сволочи давно уже передохли! Мне сто лет исполнилось, а они все уже передохли! В этом я абсолютно уверен!

Павел Калинкович Галицкий опять засмеялся. В данном случае известная поговорка «смеется тот, кто смеется последний» оказалась верна в буквальном смысле. Павел Калинкович был последним. Он пережил всех своих мучителей и почти всех сожителей: по веку, тюремной камере и лагерному бараку. Пережил двух жен и двух дочерей. Сейчас он живет один, в маленькой однокомнатной квартирке в Санкт-Петербурге, а большую часть времени проводит в Интернете.

- Да, я нажимаю на кнопочку, и у меня включается Интернет. У меня есть свой блог. Вчера глянул, еще 190 предложений о дружбе! Я разговариваю по Skype со своими внучками и правнучками. Наташенька у меня работала год на Филиппинах, так мы с ней каждый вечер беседовали!

Недавно бывший колымский узник первый раз в жизни побывал за границами России – в Египте. Путешествовал по Красному морю и даже катался на верблюде. На таможне, когда проверяли документы, дежурный вызвал старшего офицера. Он никак не мог поверить, что перед ним - столетний турист.

- Никто не верит. Я когда регистрировал свой блог в Интернете, и написал в графе «год рождения» - 1911 год, мне машина выдала – «ошибка». Пришлось занизить себе возраст. Написал 1920 год, то есть всего 90 лет!

- Вам и семидесяти не дашь! – сказала я. И это была чистая правда.

На прощание мы расцеловались. И я бы не сказала, что это был поцелуй дряхлого старика…

Post Scriptum

О своей жизни в колымском лагере Павел Галицкий написал книгу «Этого забыть нельзя…». Она вышла тиражом 500 экземпляров.

Екатерина Лушникова
Полит.ру
http://www.polit.ru/institutes/2011/05/16/kolyma.html