Многие из освобожденных рабов на закате жизни впадали в тоску.
Они тосковали по кольцу на шее и галерным кандалам. Плети, грязная циновка, рев надсмотрщиков, истертые в кровь руки, и скотская пища забылись, или казались удовольствием.
Зато, как вздувались силой мускулы от тяжелой работы! Как стонала рабыня из хозяйских покоев, прижатая молодым сильным телом! Как остро вкусны были обьедки с хозяйского стола! Молодость, молодость, молодость! Можно только чувствовать. Не надо мыслей и воли - только терпение.
Старые освобожденные рабы не понимали других освобожденных. Тех, кто прлсто возделывал свое поле. И просыпался ночью с криком, если ощущал во сне ошейник раба. Они ненавидели их. Потому что сами - так и остались рабами.
Еще они ненавидели их смеющихся детей. И своих детей, родившихся свободными.
Старые освобожденные рабы собирались вместе и звали мертвого кесаря. А потом, не докричавшись, нового кесаря. Они вытягивали тонкие шеи, призывая ошейник, и шептали синюшными губами заклинания, призывая плеть.
Им казалось, что вместе с рабством вернется молодость, звенящее силой тело и похоть. И смерть перестанет заглядывать вечерами в окно.
Старые освобожденные рабы очень боялись смерти, и ненавидели молодых. За то что они останутся жить.
Они ненавидели тех, кто не боится смерти, и счастлив умереть свободным. За то, что от этого явно пахнет бессмертием.
Старые рабы хотели вернуть свою молодость и свое рабство. Молодость для себя и рабство для всех. Они были страшны в своей вере и упорны в своем безумии. Но в редкие моменты просветления, они понимали что их воспоминания - тлен, а надежды - болезнь.
И они были согласны на все, чтобы утащить с собой в могилу всех, включая собственных детей. Они лобызались с безнадежными, выходили на площади и разносили проказу и чуму. А в красных слезящихся глазах горела безумная надежда, что произойдет рабское чудо.
Они сжимали под одеждой старый невольничий ошейник и неумело молились непонятно кому.
Сейчас, оглядываясь назад, легко говорить, что все признаки надвигающейся Народной Революции были очевидны и видны каждому думающему человеку. Мол, Россия была беременна революцией и революция в любом случае бы произошла, пускай и в виде нелепого кровавого выкидыша. Однако гений Вячеслава Вячеславовича Мальцева - единственного человека, предсказавшего начало народного восстания с точностью до дня – заключается в том, что он смог прочувствовать приближение “родов” самою душой, не отвлекаясь на прагматический анализ и излишние, как показала сама История, логические построения.
Сегодня кажется, что Революция 5.11.2017 просто не могла не произойти, но в действительности она стала неожиданностью не только для власти, но и для самого народа, который и смел эту власть в один день.
Сам Вячеслав Вячеславович Мальцев, ныне Национальный Лидер, а в ту пору простой Gonzo-блоггер и оппозиционер, революцию проспал, так как всю предыдущую ночь вместе с соратниками обсуждал будущее России.
- Мы горячо спорили, что предстоит нам пережить в ближайшие дни и даже часы, -вспоминает Вячеслав Вячеславович, - Так горячо, что подлые соседи-у**ки даже вызвали мусоров. Якобы у нас пьянка была и шум. К счастью, Система к тому времени уже настолько прогнила, что те даже не приехали.
Это еще раз доказывает, что Народная революция была инспирирована не отдельными людьми, что ее маховик был запущен самой Историей.
[…]
Первыми на несанкционированные митинги в Москве, вспыхивающие то тут, то там, стали собираться простые пенсионеры. Это деморализовало власть, которая совершенно этого не предвидела, поскольку, во-первых, пенсионеры были ее ядерным электоратом, а, во-вторых, все они буквально за несколько дней до Революции получили единоразовую выплату в размере трех тысяч рублей, и никто не ждал от них недовольства.
Взяв себя в руки, власти выпустили против безоружных людей Национальную Гвардию. Но ярость и многолетние обиды бывают сильнее оружия и спецподготовки. И гвардейцы отступали под натиском пенсионно-революционных масс.
Мирные переговоры также не увенчались успехом. На ключевой вопрос генерала Нацгвардии:
- Чей Крым?
Последовал неожиданный и нелогичный, но преисполненный народной силы ответ:
- Пи-идо-ор!
И в генерала полетели первые пустые бутыльки из-под боярышникового стимулятора.
- Система к тому времени прогнила настолько, - вспоминает Вячеслав Вячеславович Мальцев, - что боярышник пил даже я.
[…]
Те, кого государственные СМИ называли политическим карликами и маргиналами, мгновенно превратились в политических гигантов.
Идеолог Русского национального Интеллектуализма Егор Просвирнин объявил “День Гнева” и призвал на улицы всех своих подписчиков. Десятки тысяч воодушевленных молодых людей хлынули на баррикады. Чеченские карательные отряды, на которые так уповала власть, были задавлены количеством.
- В конце концов, они просто устали нас п**ть, - замечает в своих воспоминаниях Просвирнин. – Мы взяли их измором.
[…]
Боевики Навального – простые русские парни, жестко натренированные в подпольных тренировочных лагерях на совершение государственных переворотов – отбивали квартал за кварталом.
Параллельно с ними сражались “ребята Мальцева”. Татуированных древними солярными символами под хохлому накаченных парней было не остановить. После нескольких стычек ОМОН стал просто разбегаться при первом же появлении славянских метросексуалов.
Единственные, кто противостоял народным массам до конца, были фанатики из НОД, но их было слишком мало, и уже к двум часам дня произошел коренной перелом.
[…]
Все хорошо помнят знаменитые кадры, облетевшие весь мир: Кремль, окруженный безграничным океаном народных масс, требующих лишь одного – референдума об отставке Президента.
- Я был одним из первых, кто ворвался в Кремль, - вспоминает Вячеслав Вячеславович Мальцев. – И знаете, кого я там обнаружил? Никого! Все до одного бежали, мерзавцы! Только пустые бутыльки из-под боярышника повсюду валялись. Видать, страшно им было, паскудам…
[…]
К вечеру пятого ноября народ взял власть во всех крупных городах, а в 23 часа по московскому времени Мальцев объявил о создании Русского Национального Государства. Русские люди ликовали…
(На фото: писатель А. Блог участвует в штурме паркинга ТЦ “Европейский”)
Бессмысленность моего существования меня не беспокоит. У меня нет страха перед исчезновением. И я рад этому - людям было очень тяжело жить с осознанием своей конечности...
Кстати Мальцев получил титул Мракобес года! С огромным отрывом обошёл даже Проханова с Мизулиной! Так что пусть Саша пишет про 5.11.17! Это очень правильно! Лучше гипс и кроватка, чем плита и оградка...
…Еще одной интересной традицией, которую я наблюдал в Московском Царстве, являются потешные выборы Царя.
Выборы эти проводятся раз в год в заранее выбранный день. Им предшествует карнавальная неделя, в течение которой народ выбегает на улицы и бродит толпами, ругая и понося скверными словами Царя. Стрельцы никак не препятствуют этому, потому что знают - это не настоящие беспорядки, а традиционная забава, всегда предшествующая выборам Царя. В карнавальную неделю разрешается то, что запрещено во все другие дни года: противиться царской власти и требовать Воли.
Во время вольных шествий люди наряжаются в лучшие кафтаны и сапоги. Некоторые носят страшные маски, изображают “надувал и воров”. Впереди толпы, как заведено, всегда идут скоморохи-зазывалы и нанятые властью евреи из купеческого квартала, которых в народе называют “жидовинами” и недолюбливает, однако Царь, подобно просвещенным “царям латинян”, никогда не допускает погромов. Но в дни карнавала никто и не думает бить “жидовинов”, так как они вместе со скоморохами надобны для изображения потешных смутьянов.
В первый день карнавала народ стекается к Кремлю и начинает требовать выборов и нового Царя “взамен дряхлого да плешивого”. К народу выходит ближний боярин – близкий советник Царя – и представляет человека, который будет состязаться с Царем на выборах. Его выбирает сам Царь вместе со своим окружением, и обычно это бывает кто-нибудь из бояр, но в годы неурожаев, чтобы задобрить народ и показать, что о нем не забыли, назначают кого-нибудь из простого люда. Такого человека на время карнавальной недели называют “карнавальным царем”. Всю неделю до выборов он ходит вместе с народом и кричит, что “вышвырнет старого да плешивого“. Это тоже является частью традиции вольных шествий.
На седьмой день народ опять собирается у Кремля, чтобы поучаствовать в выборах. На специально возведенный высокий помост поднимается карнавальный царь (в этом году это был простолюдин) и начинает громко кричать, что Царь и бояре все разворовали, что народ простой живет бедно, что Русь гибнет.
Потом, когда народ уже достаточно взбудоражен, стрельцы дают карнавальному царю знак замолчать, а чтецы зачитывают обращение Царя к народу. В этом обращении Царь обещает всем хлеба, пряников и соли, обещает, что проучит латинян и басурман, обещает понизить оброк, а Народ, затаив дыхание, внимательно слушает обращение. Многие тихонько плачут от радости и крестятся. Сам Царь давно уже не выходит к народу из-за своей дряхлости и ослабшего, как поговаривают злые языки, ума.
Потом происходят собственно выборы.
- Кого выбираешь, народ русский? – Спрашивает глашатай. – Выбираешь Царя настоящего или самозванца карнавального?
- Настоящего! – Кричит народ.
После этого стрельцы хватают карнавального царя и кидают его в чан с дерьмом под радостное улюлюкание толпы…
Александр Иванович перекрестился и включил компьютер. Не то чтобы наш герой был очень благочестивым, просто компьютеры в России теперь не включались без крестного знамения. Скрепы рулили. Фига – федеральное информационное гуманное агентство - предлагало только хорошие новости: "Прибьём ядерный щит на врата Царьграда", "В Мичуринске вывели новый сорт съедобной лебеды", "Все народы мира произошли от москвичей".
Поисковая система Стукс, заменившая Яндекс, сама решала, что нужно клиенту, и когда Александр Иванович поискал анонимайзер, Стукс выдал ему десять ссылок на сайты колоний строгого режима. Поэтому наш герой вздохнул и решил зайти в социальную сеть. Их у россиян осталось две: "Ватники.бис" и "Креаклы.брысь". В ватниках тусовались патриоты разной степени верноподданности - от фанатичных до сомневающихся.
В креаклах сидели самые закоренелые оппозиционеры, их осталось немного, и они давно делились ссылками на статьи "Ваш первый допрос" и "Как полюбить Кремль?"
Слева внизу экрана всплыла табличка с фотографией улыбающейся девушки в розовой пилотке, замигала строчка: "Сегодня Ваш цензор – Машенька Троцкая, соблюдайте УК РФ, желаем удачного дня!"
Александр Иванович намеревался написать бывшему коллеге, бежавшему огородами в Украину, и второму коллеге, бежавшему болотами в Финляндию. Но поскольку цензор заменял все фразы, которые казались оппозиционными, точками, то порой диалог в креаклах состоял из сплошных многоточий. Тем не менее, Александр Иванович не мог отказаться от единственной отдушины – Интернета.
Ощущая одновременно страх и весёлую злость, он начал набирать текст:
- Вот и пришла очередная русская весна. Начались новые посадки. Одинаково активно сажают как в столице, так и в провинции. Недаром в стране стало больше овощей. Надо же людям как-то выживать…
Ты спрашиваешь, как у нас с продуктами? Отлично. Жена варит щи из крапивы и одуванчиков, тёща вчера принесла пакет жмыха и кормовую свёклу. Что касается мяса, то горожане покупают подозрительно много крысоловок. Но я бы не хотел составлять конкуренцию бродячим котам…
В углу экрана всплыла табличка с розовой пилоткой, Машенька читала сообщение. Но, видимо, пока не заметила ничего подозрительного. Интернету требовалось много цензоров, обычно их набирали в студенческой среде, а молодёжь в наше время не очень сообразительна.
Александр Иванович продолжал:
- На днях меня, жену и пятилетнего сына арестовали на улице, поскольку мы нарушили запрет не собираться больше трёх человек. Нашу семейную прогулку сочли за демонстрацию, тем более, что у жены была вышивка на блузке, что трактовали, как украинский национальный наряд. А у сына был красно-чёрный шарф. Когда моя патриотичная тёща узнала, что связала внуку шарф цветов бандеровского флага, ей вызвали "скорую".
Но такие подробности не понравились цензору Машеньке и на экране появились точки вместо строк.
Внезапно лицо под розовой пилоткой показалось нашему герою знакомым.
- Маша Троцкая? Почему Троцкая? Ты же Маша Березина, я много лет преподавал вашему классу историю. Сразу не узнал, ты изменилась, повзрослела. Ах, Маша, наверное, я был плохим учителем, если моя ученица теперь зарабатывает слежкой.
В чате появились строки:
- Александр Иванович? Я вас тоже не узнала. Другая фамилия и на аватаре волк. Шифруетесь?
Александр Иванович смутился – он и впрямь в целях конспирации придумал себе псевдоним Инсургент и поставил на аватар фото волка. Хотя какой волк из потомственного интеллигента, уже двадцать лет работающего в школе?..
- Да, - признал он, - как революционеры прошлого.
- Я в институт поступила, тоже буду историком. Но разве вы не знаете, что сейчас, если студенту не хватает денег на обучение, ему предлагают продать что-то из своих внутренних органов? Некоторые, совсем бедные ребята, заканчивают вузы инвалидами, потому что распродают себя по частям. И альтернативы нет. А кое-кому наверху это выгодно – дёшево получить качественный донорский материал.
- Я об этом не знал. – Ужаснулся Александр Иванович.
- Мне предложили продать почку и часть печени. Сказали, что это поможет одному важному государственному лицу, который угробил здоровье на спасение России. Но тут в институте появился вербовщик, который набирал цензоров для социальных сетей. Он пообещал мне помочь с оплатой. Я согласилась.
- Бедная Машенька.
- Но нам не стоит обсуждать это. Думаю, за мной тоже следят.
- Да, сейчас в России все следят друг за другом, - вздохнул Александр Иванович. – Тёща обязалась следить за мной, тесть за тёщей, жена за тестем, а я согласился следить за сыном, ему только пять лет и, к счастью, он ничего крамольного сотворить не может.
Тут на мониторе замигала надпись: "Дамы и господа, напоминаем, что в 21.00 будет отключено электричество по городу Москве в целях экономии. Это не касается государственных и культовых учреждений".
- Саша, ты приготовил фонарь? – Закричала жена.
Из соседней комнаты появилась тёща со свечкой, похожая на труп в своей ночной рубахе, и прозудела:
- Даже Путин купил керосиновую лампу! А эти всё ждут перемен.
Стоят в очереди очень жирный мужик, а за ним типичная "американская мамаша", всё разрешающая своим двум развесёлым мальчишкам лет восьми-десяти. Мальчишки смотрят на огромный зад толстяка, тычат в него пальчики, ржут в голос, замеряют ладошками, едва не касаясь... Маман лыбица, но не реагирует. Наконец, толстяку надоедает, он поворачивается к заткнувшимся мальчишкам и спокойно, вежливо просит ИХ прекратить баловаться, добавив, что он "не может похудеть в любом случае". Затем он отвернулся.
Один из мальчишек нарочито громким, язвительным, тонким голоском спрашивает: - Дядя, а почему вы не можете похудеть? Не поворачиваясь, мужик спокойно отвечает: - Всякий раз, когда я трахаю вашу маму, она дает мне конфетку. - Анонимус делится историей из очереди.
Очередь — это традиция нашей страны. Это бич нашей системы. В очереди мы узнаем последние новости, ругаемся, знакомимся, даже влюбляемся... женимся, рожаем детей и, наконец-то, с облегчением делаем последний мятежный вздох. Очереди, конечно, есть везде, но у нас это национальный признак. Национальное достояние, доставшееся в наследство от светлого социалистического прошлого. Это красивый национальный обычай, возведенный в ранг священных, как, например, убийства, лезгинка и насилие на Кавказе. Очередь в России — это больше чем очередь. Это неизбежность ожидания и ожидание неизбежности; это единственное место, где люди действительно боятся друг друга потерять! Особенность нашей очереди кроется в том, что где-то это признак избыточного спроса, а у нас — признак скудного предложения! Так что, если бы кто-то задумался поставить памятник России, он обязательно выполнил бы его в виде очереди!
К сожалению, каждый из нас волею судеб имеет несчастье периодически оказываться в этих узких местах человеческого развития, но жизни этого показалось мало, и она, зайдясь зловещим хохотом, швырнула в лицо самую черствую из припасенных подлянок: ведь наиболее часто мы оказываемся в самом страшном средочении зла — в очереди в поликлинику. И сегодня я полон решимости воспеть оду сему замечательному явлению!
И вот ты с пугающим осознанием грядущей неизбежности в очередной раз идешь причаститься к этом красивому ритуалу. Поднимаешься по лестнице вдоль обшарпанных стен, каждая трещинка которых пропитана многовековой болью, страданиями и унижениями, где каждый замшелый грибок, нависающиий с потолка над твоей головой, будто бы пытается схватить тебя за волосы, чтобы предостеречь от посещения этого переполненного безнадегой помещения. Терпкий запах лекарств, плесени и старух задорно подеркивает волоски в твоих ноздрях, и вот ты заходишь и... никого нету. В этот момент случается блестящий парадокс русского человека: если, придя в поликлинику, он не видит очереди, то... настораживается. «Что-то здесь не так», — думает наш человек. Ведь он, будучи обладателем обширной социалистической истории, уже хорошо подготовлен: отсутствие очереди может говорить лишь об одном: врач сегодня не принимает.
А вот если очередь есть, то человек спокоен: система работает бесперебойно. Первым делом человек уверенной походкой подходит к двери кабинета и внимательно осматривает висящую на ней табличку. Он прекрасно знает, в каком кабинете прием, ему уже хорошо известна вся ведущая к кабинету дорожка — она буквально вытоптана его суровым ботинком с налипшей на подошву зимне-весенней слякотью; более того, он наизусть может сказать даже, в каком месте на табличке расставлены точки, но все равно всякий раз зачем-то первым делом подходит к двери и некоторое время молча смотрит на табличку. Этот священный ритуал человек повторяет на протяжении всей своей жизни, и каждый осмотр двери с табличкой для него как первый, как первая любовь, как будто первая весенняя капель, разбивающаяся брызгами о талую наледь асфальта.
Дело, вероятно, в том, что в обычаях и традициях важно соблюдение каждой мелочи. И слепое следование этой традиции просто обязывает его исполнять определенные части ритуала. Очередь в свою очередь также свято чтит многовековые традиции, а потому на вопрос наконец-то налюбовавшегося дверью пациента «кто последний» отвечает гробовым молчанием. По моим наблюдениям очередь отвечает только в тех случаях, если вопрос задать повторно, повысив голос приблизительно на малую терцию. Но иногда ответом все так же служит многозначительная тишина, позволяющая тебе самому выбрать единственно верный ответ из множества вариантов. Ты отчанно скользишь по взглядам людей, ища поддержки, намереваясь обнаружить хоть какую-то нить спасения, но все поиски крайнего вновь упираются в холодную стену безразличия.
«Тогда я буду первым!» В этот момент толпа заводится подобно студентам, которые наконец-то развели на выпускном однокурсницу на публичную демонстрацию сисек, и наконец-то откуда-то из под сжатых толпой подмышек доносится чей-то сдавленный голос:
— Это где-то там! — и указывает пальцем куда-то туда, в сторону горизонта. Ты идешь по кажущимуся в этот момент бесконечным коридору, пробираясь сквозь колкие жернова враждебных локтей куда-то туда и опять задаешь обществу четко поставленный вопрос, и наконец свет в конце туннеля встречает тебя чарующей фразой:
«За мной занимал мущщина в свитере с катышками, а за ним женщина в интересной кофте! Но они ненадолго отошли! Держитесь пока что за мной!» Так вы обретаете самого дорогого в жизни человека, который на ближайшие часы становится основопологающей целью вашего существования. На это время весь твой мир сужается до одного единственного человека. Ладно, до двух: до него и Путина, потому что Путин живет в сердце каждого гражданина! Но расслабляться еще рано! Теперь твоей прямой обязанностью является слежка за толпой, чтобы не пропустить момент и очередному пришедшему бедолаге, которому не повезет занять очередь за тобой, понуро сказать «я последний».
Наконец-то сзади слышится робкий вопрос: — Вы последний в триста пятнадцатый? — Да! — Я буду за вами!
После этого наступает облегчение, будто бы на твоих плечах до этого покоилось само небо, а теперь ты сбросил свою ношу, а с ней и всю ответственность за очередь. «А перед вами еще много?» — все никак не уймется неудачник, занявший после тебя. Оооо... передо мной целые судьбы, поколения и империи, уходящие в туманную вечность!
И знаете, что после этого говорит эта сука? «Я ненадолго отойду!» Это звучит, как приговор! Лучше бы эта сука тебе сразу нож в спину воткнула! Ты только расслабился с мыслями о том, как твоя ладошка проникает во влажные трусики соседки Ленки, а тут извне в твой мир врывается такое потрясение, будто бы тебе там разом всю пятерню откусили. Блять, за что такая ответственность? О нет, я не достоин! Но на этом не заканчивается, и со временем простейший ответ на вопрос «кто последний» превращается в изощренную пытку: «Ну, за мной женщина, женщина, ещё 3 женщины, мужчина, ещё 2 мужчины, мужчина, который был в голубом пиджаке, и вот ещё одна женщина в жёлтой юбке сейчас подойдёт, а за ней ещё одна с отвисшей грудью, и вот вы за ней будете!» Правда, обнаружив, что за тобой в итоге скопилась очередь больше, чем перед тобой, ты немножечко успокаиваешься. Ведь ничто так не ласкает душу, как осознание того, что кому-то придется стоять еще дольше тебя! Теперь очередь делится на две категории: лузеры (те, кто после тебя) и гандоны (те, кто перед тобой).
Пока вы томно изучаете план эвакуации, висящий на стене, внутри очереди разгораются нешуточные страсти. Кто-то начинает уверять, что стоял за бабушкой, но другой доказывает, что это он стоял за ней. С мирного возмущённого тона вся дискуссия быстро переходит на крики, скандалы и ругань:
— Мущщина, что вы тулитесь вперед меня? Вас здесь не стояло. — Эй, с ножом в боку, куда лезешь? Ты по записи? — Я по обстоятельствам! — Мущщина, от того, что вы очень близко стоите ко мне, очередь не станет быстрее двигаться!
Тем временем в коридоре появляется хрупкой наружности женщина с младенцем на руках. Одной рукой придерживая младенца, второй она достает из сумочки платочек, нервно вытирает выступившие на лбу капельки тревожного пота, после чего трясущейся от волнения рукой прячет его обратно. И все основания для волнения у нее есть — ведь в следующую секунду ей предстоит сказать то, что, вероятно, предопределит всю ее оставшуюся жизнь. Ее лицо постепенно металлическими цепями сковывает осознание неотвратимости грядущего, будто у еврея, услышавшего в 37-м у себя за дверью »Sie wollen nicht uber den Fuhrer sprechen?« Вознося молитвы ввысь, она делает, вероятно, последний вздох в своей жизни, жадно пытаясь поглотить окружающие наш мир ароматы, являющиеся для нее в данный момент щедрейшим из даров богов, который уже находится на грани истощения. Откуда-то из глубин оренбургского пухового платка зловеще светит пустыми глазницами старуха с клюкой, мужчина в свитере с катышками нашупывает в кармане кастет. Время пришло! Трясущимися от страха побелевшими губами женщина совершает самый отчаянный и героический в своей жизни поступок: — Я... без очереди! Вот, у меня в справке написано даже! Вмиг Небеса разверзаются от мчащейся с высоты грозной музыки Вагнера! Медленно переваливаясь с ноги на ногу, встает старуха-смотритель очереди. Мужчина в свитере с катышками и женщина в интересной кофточке обступают ее по краям, чтобы поднять ее сморщенные жизнью веки.
— Ты знаешь главное правило очереди? — хриплым голосом интересуется смотрящая. В этот момент вся очередь будто бы по команде вскакивает со своих мест и хором молвит: — Главное правило очереди — никто не имеет права нарушать правила очереди. — Но мне назначили без очереди, вот и справка есть! — заикаясь от ужаса молвит женщина. — За нарушение правил очереди ты нам должна отдать самое ценное что у тебя есть, — остается непреклонной смотрительница очереди.
Женщина, утирая с лица слезы, последний раз смотрит на своего младенца, после чего вытягивает вперед руки... Но вдруг вся толпа дружно затихает. Ведь появляется она! Страшный сон любой очереди, пред которым трепещет даже смотрящая старуха. И имя ей — МРАЗЬ!
Мразь в очереди очень легко определить по надменному взору откуда-то свысока. В ее взгляде средоточие презрения: она смотрит на тебя, будто божество, карающее и мстящее — едиинственное божество, от которого сейчас зависит, сколько еще ты просидишь в этой гребаной очереди. Рукой она очерчевает в воздухе жест кровожадного палача, заносящего топор над жертвой, и с чувством, тактом да расстановкой произносит: «Я только спросить!», после чего молниеносно растворяется за дверью кабинета. Она не уточнила, что именно хочет спросить, но, судя по времени, проведенному в кабинете, ее интерес касается вопросов зарождения вселенной. Время идет. Мразь все спрашивает. 10, 15, 30 минут... Уж вселенная достигла критических масштабов расширения и начала сжиматься... 40 минут... Мразь все еще спрашивает. «Успеть бы попасть в кабинет до возвращения вселенной в точку сингулярности» — безнадежно думаешь ты. Но самое страшное кроется в том, что краем глаза ты замечаешь, что очередь в соседний кабинет движется быстрее. Да что там быстрее — она движется со скоростью Усэйн Болта, удирающего от допинговой комиссии.
«Ну почему?» — встав на колени и широко расставив в стороны руки, кричишь ты, обращаясь к небесам, — «ну почему соседняя очередь всегда движется так быстро?» Это что-то сродни закону бутерброда: быстрее движется всегда именно та очередь, которую ты не занял. Дернул же черт пойти в поликлинику в понедельник! Кстати, согласно наблюдениям, самые большие очереди в поликлиниках именно по понедельникам. Объясняется это, видимо, тем, что по понедельникам поликлиники переполняются еще и теми, кто думал, что «за выходные само пройдет».
Вдруг откуда-то доносится тихий детский плач: присев на колени, 12-летний мальчик рыдает над бездыханным телом дедушки, умершего в очереди от старости. — Это был твой дедушка, и ты его любил? — сопричастно интересуется у мальчика тетка с прической Дональда Трампа. — Нет, я занял за ним очередь, а за кем он был, теперь не знаю, — всхлипывает в ответ паренек. — Косячок! — иезуитски хрипит из глубин оренбургского пухового платка старуха-смотрительница, — пиздуй в конец очереди, маленький гаденыш! — демоническим голосом выносит вердикт королева очереди.
Но это все тебе уже мало интересно: вся боль, муки, страдания и унижения остались далеко за бортом — ведь твоя очередь приблизилась к двери кабинета вплотную. Казалось бы — все! И ты готов взойти на Эверест, чтобы оповестить с его высот весь мир о своей маленькой, но гордой победе, как вдруг... вспоминаешь, что перед тобой должны быть ещё два человека, которые до сих пор не объявились. А твой черед уже подходит, колокол в голове пробивает долгожданный миг триумфа. «Да, зайду сразу за тем, за кем занимал. И пусть весь мир подождет!» Ты так думаешь, но вряд ли это сбудется — ведь у судьбы свое видение на этот счет! В твоей голове тикают часы, секунда за секнудой, секунда за секундой, их темп замедляется, ритм сердца увеличивается. На кону считанные секунды. Да когда ж эта блядь выйдет уже из кабинета? И вот дверь медленно приоткрывается и... прибегают все занимавшие, но отошедшие перед тобой.
— Уфф! Успели, — радуются они! — спасибо,что подождали, — обращаются они в твой адрес! «Да шоб вы сдохли от гангрены!», — думаешь ты, приветливо отвечая — «всегда пожалуйста!»
Я всегда удивлялся тому, как, сука, КАК эти люди умудряются так точно рассчитать время, на которое можно отойти. Это с учетом всех, вошедших «просто спросить», всех, кто прорвался без очереди и прочих неприятностей. Сука, это с какой же математической точностью надо вести расчеты! Софьи ковалевские хуевы! Или они в это время бегали в обсерваторию, чтоб провести расчеты по звездному небу?
Но вот наконец-то ты вновь испытываешь это приятное ощущение от растворяющихся в былых обидах мучений — ведь подходит твоя очередь, и теперь-то уж точно ничто не помешает процессу единения твоей жопы с врачебным шприцом! Напоследок ты оборачиваешься, чтобы с презрительной улыбкой мысленно станцевать пред толпой танец победителя, мол, «ну че, лузеры! А я уже все! Не скучайте», — как вдруг страшным ударом в пах тебя поражает представшая взору нечеловеческой жестокости картина: все, кто занимали за тобой, так и не вернулись А больше! За тобой! Никто! Так и не занял...
…Я стоял у стены и осторожно трогал ее теплую шероховатую поверхность. Чудилось, что стена слегка вибрирует, но это, конечно, было просто игрой моего воображения. Огромные монолитные плиты были абсолютно неподвижными и, как казалось, извечными.
- Полезешь вверх?
Я вздрогнул и обернулся. Это был подбируша. Он сидел в нескольких шагах и пристально смотрел на меня.
“Как это я не услышал его приближения?” - с досадой подумал я.
Подбируша равномерно переминался с ноги на ногу и также равномерно покачивался всем телом. Взгляд его был бессмысленным и лишенным всякой жизни, и совершенно не верилось, что это существо умеет говорить. Но я уже сталкивался с подбирушами и прекрасно знал, что за этой непритязательной внешностью скрывается юркий ум.
- Полезу.
- А когда? - Тут же деловито уточнил подбируша.
- Жрать хочешь? – спросил я с усмешкой.
- Нет, - честно ответил подбируша, - Но скоро надо окукливаться. Так что сам понимаешь…
Я понимал. Солнце вскоре должно было сесть за горизонт на несколько месяцев, и подбирушам надо было торопиться набирать массу.
- Думаешь, я упаду? - Зачем-то спросил я и посмотрел наверх. Верха стены не было видно. Где-то он был, но природа моего зрения не позволяла мне видеть так далеко, так что для меня стена была бесконечной.
- Думаю – да, - спокойно ответил подбируша. - Упадешь, разобьёшься, а я тебя съем. Таков порядок. - А если выживу?
- Ну, если поломаешь конечности и станешь слабым, то я раздроблю тебе голову, - подбируша указал на булыжник, лежавший неподалеку. – А если сможешь сопротивляться… Не знаю. Обычно вы всегда разбиваетесь.
Меня вдруг взбесил его спокойный, рассудительный тон и особенно это его “вы ВСЕГДА разбиваетесь”. Захотелось сказать что-нибудь злое, обидное. Захотелось вывести этого подбирушу из душевного равновесия.
- А я недавно разорил кладку какого-то подбируши, - злорадно заявил я. - Все яйца разбил. И выпил.
- Да, - бесцветно согласился подбируша. – Такое случается. Потому что таков Порядок.
- “Таков порядок”, - передразнил я. – Это такой ответ на все случаи жизни что ли?
- Да, - В тональности подбируши мне послышалась скука. – Жизнь – довольно простая штука. Так что для нее достаточно одного ответа. Тем более что он правильный.
- Ясно, - я отвернулся от подбируши и в который раз посмотрел вверх.
Стена постепенно растворялась в белесом ничто, и ее верха совершенно не было видно.
- Я не знаю, - вдруг сказал я, обращаясь скорее к себе, нежели к подбируше. – Я не знаю, что делать. А вдруг стена вообще не заканчивается? Тогда даже и пытаться не стоит.
- Стена высокая, но она заканчивается, - прострекотал подбируша.
Я удивился.
- Откуда ты знаешь?
Подбируша молчал. Он отвернул от меня свои влажные глаза и равнодушно глядел вдаль.
“Дурак и болтун”, - злобно подумал я и сделал пробный плевок в стену. Слизь получилась густой, вонючей, ярко-зеленного цвета. Все это указывало на то, что она обладала достаточной липкостью, чтобы выдерживать мой вес.
- Я не знаю, - откликнулся вдруг подбируша. – Но я всегда стараюсь использовать…
Я смотрел на слизь. Она быстро засыхала.
- … в своих рассуждениях непосредственную логику.
Слизи в мои пазухах было еще много, но ее все равно надо было беречь. Но любопытство заставило меня вновь повернуться к подбируше.
- Откуда ты знаешь, что стена заканчивается? – Медленно прощелкал я, добавив в конце вопросительное завывание.
- Стену построили Люди.
- Я знаю, - раздраженно ответил я, - Это все знают. Ну и что из этого?
- Но ведь Люди - это существа. Может быть, они не похожи на тебя или меня, но они тоже состоят из органики.
Подбируша было замолчал, а потом продолжил.
- Мне не выгодно тебе это говорить, ведь ты можешь передумать лезть по стене, и тогда я останусь без еды. А ведь мне еще окукливаться надо.
- Ты катар? – Спросил я.
- Да, я катар. Как и многие подбируши.
Я посмотрел на стену. Моя слизь окончательно засохла.
- У вас, катаров, - медленно прощелкал я, - нет никаких доказательств, что люди - это существа. Это просто ваши выдумки, которыми вы смущаете других. Вы болтуны. Болтуны и дураки.
- Возможно, - спокойно прострекотал подбируша, - но зачем люди построили стену?
- Они построили ее, чтобы нам был предел, коий мы можем и должны стремиться преодолеть.
Сказав эту фразу, я почему-то почувствовал себя глупо. И что самое обидное, подбируша это почувствовал.
“Зачем я вообще с ним разговариваю?” – теперь я уже злился на самого себя.
- Хорошо, - легко согласился подбируша и снова отвернул от меня свои отвратительные влажные глаза.
Но теперь я уже не мог успокоиться.
- Допустим люди - это просто существа. Допустим. Но тогда как и зачем они построили стену?
Подбируша молчал.
- Не переживай, - брезгливо сказал я. – Я полезу на стену.
Подбируша повернул ко мне несколько глаз.
- Я не могу предположить, как они ее построили, да это и не важно. А для чего они ее построили, ты и сам знаешь. Вы все это знаете, но боитесь признаться в этом даже самим себе. Или - особенно самим себе.
Некоторое время мы молча глядели друг на друга, а затем подбируша продолжил:
- Они построили стену, чтобы оградиться от вас.
Я вдруг почувствовал какую-то еле заметную горечь в словах подбируши.
- Ирония в том, что вы карабкаетесь по стене, чтобы прийти к Людям, а они не хотят вас видеть. И, вероятно, боятся. И, вероятно, не зря…
--
/Притча, рассказываемая еле знакомым ночным гостем, сидящим в кресле напротив кровати, освещаемом лишь неполной луной да отблеском фонаря, что осознается как болезненное видение, порожденное нарушением устойчивости восприятия реальности, вследствие продолжительного сонного паралича/
...Плотный, густой туман Небытия отпускает тебя медленно и вязко. Ты просыпаешься, и твое сознание медленно расставляет все по свои местам: ты лежишь на спине в своей собственной кровати, окруженный тишиной своей спальни и темнотой третьего часа холодной зимней ночи. Шторы задернуты, чтобы оградить тебя от шума улицы, но там, за окном и так нет никакого шума.
Ты лежишь, понимая, что дремота еще не отпустила тебя до конца, и что ты снова готов провалиться в тяжеловесный сон без сновидений. Но есть здесь что-то, присутствует рядом с тобой что-то, что не дает тебе спать, что будит тебя одним лишь своим присутствием. И это присутствие пугает.
Ты ощущаешь тяжесть этого присутствия. Ощущаешь буквально. Ты вдруг понимаешь, что это не абстрактные ощущения - что-то давит тебе на грудь. Что-то лежит на твоей груди. Лежит прямо на тебе. И смотрит на тебя.
Ты медленно открываешь глаза и смотришь в черно-синий потолок, ощущая как нарастающий ужас крадется по кончикам твоих пальцев.
"Сейчас мне будет страшно", - понимаешь ты. И эта мысль успевает промелькнуть в твоем сумеречном сознании за долю секунды, а за ней, как ты и ожидаешь, возникает страх. В животе становится холодно, а лоб покрывается холодными каплями пота.
Тебе страшно, но организм не дает тебе ни команды драться, ни команды бежать. Он предает тебя, буквально парализуя страхом.
Ты медленно закрываешь глаза.
Ты ощущаешь, как что-то лежит на тебе. Лежит совершенно неподвижно, но ты знаешь, что это что-то просто замерло, что оно наблюдает за тобой, что оно знает о твоем пробуждении. И оно чувствует твой страх.
"Надо открыть глаза", - приказываешь ты себе, собирая волю в кулак. И жалея, что нельзя просто исчезнуть, перестать на время быть частью этого вещественного мира.
Ты открываешь глаза и чуть-чуть, почти не совершая никакого движения, приподнимаешь голову. Точнее съезжаешь немного вниз с подушки.
В поле твоего зрения попадает небольшой темный силуэт. Ты обнаруживаешь глаза, но не видишь их, а как-то чувствуешь, словно способен ощущать своей кожей направленный на тебя взгляд.
Зверек, что лежит на твоей груди, знаком тебе. И это самое страшное.
Ты хочешь закричать, что это невозможно, что этого не может быть. Ты хочешь объяснить кому-то, доказать кому-то - то ли себе, то ли неподвижно наблюдающему за тобой таксе - что ее не может здесь быть. Что она умерла на четвертый день, то есть еще вчера. Что ты лично облил ее труп бензином и поджег. Что потом ты лично - сам! - разрубил несгоревшие останки острой штыковой лопатой и перемешал с тлеющими еще углями!
Но ты молчишь. Ты не можешь говорить. Говорить вообще невозможно, когда ты находишься в невозможной ситуации. В ситуации, которую исключает само твое сознание.
Но такса существует. Здесь и сейчас. Она лежит на твоей груди. И смотрит на тебя. И не дышит. Ты бы почувствовал, если бы она дышала - не столь уж толстое одеяло, да и не к чему тебе больше прислушиваться в этой темной и тихой комнате. Но нет, такса не дышит. Она только смотрит на тебя и ждет. Ждет твоего окончательного понимания.
Ты слышишь, как тикает секундная стрелка больших настенных часов, и с каким-то далеким удивлением понимаешь, что прошла всего лишь секунда. Всего лишь одна секунда, и вот это твое понимание и является окончательным.
А в следующую секунду что-то, что выглядит как такса, но, конечно, никакой таксой не является, делает резкое движение и впивается своими острыми мелкими зубками в твою толстую, но такую мягкую и податливую шею...
***
Ты не просыпаешься резко, не кричишь, не вскакиваешь на локтях и не хватаешь себя за шею.
Ты просто открываешь глаза. Медленно открываешь глаза и смотришь в черно-синий потолок. И облегчение от того, что это был сон, просто страшный и нелепый ("надо же, такса-зомби!") сон, приходит постепенно. Постепенно ты погружаешься в безопасность реальности.
Ты кладешь руку себе на грудь и легонько растираешь ее ладонью, словно желая убедиться, что нет тяжести, что тяжесть осталась там, откуда ей до тебя уже не добраться.
Ты слышишь, как тикает секундная стрелка больших настенных часов.
Ты глубоко вдыхаешь прохладный ночной воздух, но не успеваешь выдохнуть.
Ты замираешь.
Потому что ты слышишь, как возле дверей в спальню по полу перебирают мелкие лапки, еле слышно постукивая коготками...
Подходила к концу последняя смена Митрича. Оставался последний час последнего рабочего дня на человекоперерабатывающем заводе, где он честно отработал тридцать два года. Завтра начиналась пенсия. Но думать об этом было странно и страшно. Пребывание на пенсии означало для Митрича, что из его жизни исчезнет Завод. А представить ему это было трудно.
Митрич с привычным усилием нажал на рычаг, и металлический лоток конвейера опрокинулся, вывалив из себя несколько голых мертвых тел. Тела глухо шмякнулись в утилизатор.
Митрич подошел к краю “мясорубки” – так на заводе называли утилизатор – и заглянул вниз. Агрегат для первичной переработки представлял собой встроенный в пол прямоугольный металлический короб, в нижней части которого - через всю длинную часть – проходил мощный вал. На это вал были насажены массивные стальные диски неправильной каплевидной формы, острые концы которых были немного загнуты по часовой стрелке. Положение “капли” каждого следующего диска отставало на несколько градусов от предыдущего, что при вращении создавало иллюзию движения спирали. Попадая в мясорубку “бройлер” – так на профессиональном жаргоне называли человеческий труп – превращался в однородное месиво за несколько полных оборотов вала.
Далее биомасса попадала на следующие этапы переработки: фильтрацию, перетирку, обогащение и так далее. Однако эти процессы мало интересовали Митрича. Как из исходного сырья получается “Народный продукт” он знал лишь в общих чертах и немногим больше, чем обычный обыватель, каждый день получающим продукцию Завода в универсамах.
Например, Митрич знал, что более дорогой “Volksprodukt”, хоть и носил немецкое название, делался тут же. В нем было немного меньше пальмового концентрата и немного больше загустителей и красителей. На этом фактические различия кончались, зато не думало кончаться людское различие в восприятии двух одинаковых, по сути, товаров. Один талон на “Volksprodukt” приравнивался потребителями к двум на обычный “Народный продукт”.
Митрич подошел к пульту запуска утилизатора и, не торопясь нажимать кнопку “пуск”, еще раз посмотрел на трупы сквозь грязное защитное стекло, служащее для защиты оператора от брызг. Когда трупы утилизировались, из них могли вылетать осколки костей, ошметки внутренностей или куски кала. Крови почти не бывало, если не считать тех дней, когда на утилизацию привозили группы граждан, достигших пост-пенсионного возраста. Большинство из них предпочитало в бессознательном состоянии вываливаться из лотка, предварительно нанюхавшись хлороформа, но некоторые бодро раздевались, аккуратно складывали одежду, словно перед купанием, и, перекрестившись или сказав что-нибудь вроде “наконец, отмучился”, самостоятельно залазили в “мясорубку”.
Каждые три дня Митрич тщательно чистил утилизатор, смазывал шестеренки, проверял работу агрегата на холостом ходу. Митрич любил мясорубку, любил свою работу, любил Завод. Сейчас задумчиво рассматривая застывших в нелепых позах “бройлеров”, он вдруг четко осознал, что не хочет на пенсию.
Митрич нажал на красную кнопку, и мясорубка завертела своими дисками. У одного из “бройлеров” лопнул уже надувшийся от трупных газов живот, выпустив вверх белесую струйку пара. Не прошло и минуты, как от тел ничего не осталось, и колеса утилизатора вертелись теперь в пустую, но Митрич не мог оторвать взгляда. Что-то бесконечно прекрасное и гармоничное ощущал он, взирая на бесконечное вращение стальных дисков…
Чья-то рука хлопнула его по плечу. Митрич нажал на кнопку “стоп” и повернулся. Рука принадлежала начальнику цеха Крыму Алексеевичу, смекалистому и справедливому мужику, годившемуся Митричу в сыновья.
- Ну, что, Митрич? – Весело спросил Крым Алексеевич. – Все трудишься? До последнего? И опять без респиратора? – Начальник добродушно погрозил пальцем.
Митрич скромно улыбнулся в ответ и неопределенно развел руками. Точнее одной рукой и одной культей. Левой руки ниже локтя он лишился много лет назад.
- Наш человек! – Крым Алексеевич еще раз похлопал Митрича по плечу, а затем протянул ему красивый листок из плотной бумаги. – На, читай!
Листок оказался почетной грамотой, которая выражала благодарность от имени Завода за достойный труд и подвиг дожития до пенсионного возраста.
- Ты ведь у нас первый за четыре года, кто до пенсии дожил, - сказал Крым Алексеевич. – До тебя Никифор был из крематория. А потом никого. – Лицо начальника стало немного озабоченным. – Мне уж сверху-то говорят, мол, что это у вас Люди Труда мрут, как мухи. А что я им отвечу? А? Что везде мрут? Токмо это не аргумент, сам понимаешь. Так что завтра - на пенсию. Утром придешь - мы тебе торжественные проводы устроим, вручим удостоверение ветерана Великого Отечественного Труда и кой-какой презент, а потом три года отдыха.
Начальник цеха говорил с таким воодушевлением, что чувствовалось, что он и сам хочет на пенсию. Впрочем, его желание побыстрее достичь пенсионного возраста компенсировалось нежеланием достигать постпенсионного возраста. Поэтому особой зависти по отношению к Митричу Крым Иванович не испытывал.
***
Через неделю своего пребывания на пенсии Митрич окончательно понял, что такое настоящая тоска.
Жил он буквально через дорогу от Завода, и поэтому каждый день часами сидел у окна и наблюдал за Его жизнью. Из-за бетонного забора, покрытого бесконечной колючей проволокой, на него смотрели черные окна цехов. Ритмично работали огромные перемешивающие агрегаты, издалека похожие на нефтяные качалки. Уверенно крутились шестерни основного конвейера. Непрерывно дымил заводской крематорий.
Митрич смотрел на выходящий из огромной трубы дым, поглощаемый свинцово-серым небом, и задумчиво вертел в руках почетную грамоту.
***
Трупы гомосексуалистов и больных заразными болезнями на переработку не отправляли, а сжигали в крематории при заводе. И если с больными было все очевидно, то почему нельзя использовать для получения "Народного продукта" содомитов Миторичу долгое время было совершенно непонятно. В конце концов, какая разница с точки зрения питательной ценности.
- А ты не знаешь? - Удивился как-то сосед Леха, когда они с Митричем одним осенним вечером пропустили по рюмке боярышниковой настойки. - Столько лет работаешь на человекоперерабатывающем заводе и не знаешь? Ну, ты даёшь!
- Да рассказывай уже, - поморщился Митрич.
- Ты про эффект от ГМО слыхал? - Серьёзно спросил Леха.
Митрич отрицательно помотал головой. При упоминании аббревиатуры ГМО ему стало не по себе - непроизвольно нахлынули пугающие обрывки воспоминаний о боях против ГМО-карателей Яроша на Домбассе.
- Ты если съешь что-нибудь, что содержит посторонний ген, то это ген в тебя встроится. - Леха задумался. - Ну, например, сожрешь рыбу с геном помидора, то этот ген в тебя встроится.
- И что будет? - Спросил Митрич.
- Да хер его знает. Может ничего не будет, продристаешься просто и все. А может, если не повезёт, мутируешь.
- Чего сделаю?
- Ну, мутируешь. То бишь приобретешь какие-нибудь свойства помидора. Поэтому ГМО в России и запрещено.
- А какие свойства помидора я могу приобрести? - Митричу стало очень интересно, но Леха его разочаровал.
- Я ебу что ли? - Почему-то разозлился он. - Я же не учёный. Но одно понятно, что ничем хорошим это приобретение для тебя не закончится.
- Ну, ладно, понятно. - Митрич почесал нос. - Но дырявые-то тут каким боком?
- Дак они же тоже гены содержат. И ген гомосятины в том числе Это ученые уже лет двадцать как доказали. Вот сожрешь "Народный продукт" из пидора, а на завтра потянет тебя по мужицким елдакам прыгать.
- Погоди-ка. - Митрич подозрительно глянул на соседа. - Так ведь дырявые такими не рождаются. Они в педерастию ударяются под воздействием пропаганды.
Леха громко и обидно расхохотался.
- Ты чего? Попов наслушался? - Леха фыркнул. - Каким таким образом можно нормального мужика распропагандировать, чтобы он в жопу давать начал? А?
- Ну, не знаю, - Замялся Митрич. Этот вопрос поставил его в тупик. - Фильмы какие-нибудь показывать. Или там листовки подбрасывать.
- И много ты таких фильмов видел? - Саркастично спросил Леха. - А если бы и увидел, то проблевался бы только да еще раз порадовался бы, что не жопошник.
... Через час Леха ушел, а Митрич почувствовал в душе неприятный осадок. Почему-то ярко вспомнилось то роковое утро, когда он потерял руку. Крепко заснув в окопе, Митрич увидел какой-то кошмар, содержание которого позабыл в ту же секунду, когда с криком проснулся. Одновременно с ужасающим пробуждением, началась атака ГМО-солдат. Не разобравшись, что происходит, Митрич выскочил из укрытия, и тут же был отброшен обратно на дно окопа. Выстрелом ему оторвало левую руку почти до локтя. И это было своеобразным везением - обычно ГМО-каратели Яроша не промахивались.
Вокруг раздавались автоматные очереди и остервенелый мат, но Митрич этого не слышал. Он сидел прислонившись спиной к мешку с песком, и, словно завороженный глядел на свою истекающую кровью культю.
- Ну, пиздец! - Раздался где-то рядом, над самым ухом бесконечно далекий голос соратника-ополченца Пирдухи. - Где санитары, блядь?!
Потом Митрича кто-то куда-то тащил. Тащил, скорее всего, тот же Пирдуха, всего через месяц сгинувший где-то под Горловкой...
Митричу стало грустно. Он оглядел темную - за окном были глубокие сумерки - обшарпанную кухню, налил боярышниковой настойки и выпил за упокой души павшего товарища.
В тот вечер Митричу очень хотелось рыбы и помидоров. Он не ел их уже много лет.
Но теперь – на пенсии - больше всего в жизни Митричу хотелось вернуться на Завод…
Митрич просил, чтобы ему позволили посещать Завод - хотя бы время от времени, например, по выходным или первого мая. Митричу, конечно, так этого и не разрешили, хотя за него ходатайствовали и начальник цеха, и глава профсоюза, и даже директор завода.
- Я понимаю, что он Ветеран, - холодно отвечал на все уговоры начальник 2-го отдела, - но у нас тут режимный объект, а не проходной двор. Мало ли что в голову взбредет этому вашему Ветерану. Вдруг он, пока никого рядом не будет, в утилизатор прыгнет, а предварительно сибирской язвы нажрется? Кто будет отвечать?
Переубедить продовольственных особистов так и не удалось, поэтому за все три года пенсии, Митрич побывал на Заводе лишь дважды. Один раз в актовом зале заводоуправления на скучном юбилее предприятия, а второй - на своем бывшем рабочем месте. Этот день в отличие от юбилейного, был для Митрича поистине праздничным. Его пригласили провести экскурсию по своему участку для детей младшего школьного возраста, объяснить, зачем нужен и как работает утилизатор, а также своим примером показать, что позитивный производительный труд не только укрепляет Государство, но и приносит радость.
- Слыхали, малята, - говорил Митрич любопытным, но слегка притихшим от увиденного, ребятишкам, - такую русскую народную поговорку - "Труд делает свободным". Многие этого не понимают. Мол, как так? Как же труд делает свободным, ежели тебе каждое утро нужно тащится на Завод и вкалывать там от звонка до звонка? А я вам так скажу: труд освобождает внутренне, духовно, так сказать. Я когда тружусь, я полностью свободен от сомнений и проблем всяких житейских. Жму на кнопки, тяну рычаги, чищу агрегат, стекло вот, - Митрич кивнул на защитное стекло оператора, - протираю, а мир при этом вокруг становится прост и понятен. Вот в этом-то свобода и есть.
Потом он показывал школьникам, как скидывать лоток, как включать мясорубку, как уменьшать или увеличивать частоту вращения. Было видно, что детишкам и самим хочется нажимать на кнопки, но этого Митрич позволить не мог. Инструкция строго-настрого запрещала.
- А сейчас, ребята, - хорошо поставленным баритоном произнесла классная руководительница, - мы на живом примере увидим, как работает данный агрегат. У нас в гостях заслуженный постпенсионер Александр Иванович Курносов, у которого сегодня торжественный день - он отдает свой последний долг Родине.
К утилизатору подошел старый угрюмый мужик и начал медленно, с достоинством раздеваться. По выражению его лица было видно, что он не считает, что что-то кому-то должен, особенно Родине. Но - с другой стороны - ощущалось, что человеком он был серьезным, добросовестным, и Священный Порядок ценил превыше личных желаний, обид и амбиций.
На спине Александра Ивановича имелась огромная, почти выцветшая татуировка в виде двух условных человечков, символизирующих содомитский половой акт. Вместо голов у человечков были знаки: свастика у пассивного педераста и пятиконечная звезда – у активного . Над этой картинкой была искусно вытатуирована фраза: “Можем повторить!”. Буквы были выполнены в старославянском стиле.
Курносов повернулся к школьникам.
- Ну, что сказать вам, ребятушки? - Его голос был глух, но звучал твердо. – Пора мне. Отжил я свое. Отжил и честно отработал. Чего и вам желаю. Берегите Россию!
Постояв еще несколько секунд, глядя куда-то во внутренние дали, Курносов развернулся и, кряхтя и сопя, залез в утилизатор. Почти одновременно дети стали тянуть головы и вставать на цыпочки. Им хотелось увидеть, как мясорубка обработает заслуженного постпенсионера, но заглядывать в утилизатор было запрещено. Более того, стоять полагалось на расстоянии, за специальной желтой линией, во избежание попадания брызг.
Курносов, как настоящий Человек Труда, решил утилизироваться “на живую” - без хлороформа.
- Поехали! – Крикнул он из мясорубки.
Митрич нажал кнопку.
Дети замерли, а через несколько секунд - когда жуткие вопли умолкли – захлопали в ладоши.
***
Три долгих года остались позади, и для Митрича пришел день возвращаться на Завод. Возвращаться не по прошению и высокому соизволению особистов, РАНО и профсоюза, а по праву Гражданина, достигшего постпенсионного возраста.
Провожать заслуженного утилизатора собрались несколько десятков человек: начальник завода, директор цеха, ребята с участка фильтрации и парни из крематория, пара технологов и даже вечно угрюмый начальник бюро пропусков.
Торжественные речи и рукопожатия Митрич помнил плохо. Словно в тумане видел он лица бывших коллег, словно издалека слышал поздравления. Все это казалось лишним и каким-то нереальным. В отличие от утилизатора, который все время притягивал взгляд Митрича и ощущался как некий центр всей существующей реальности, ее первопричина.
- …“Русский накорми русского” – в этих словах скрыта глубочайшая мудрость. – Директор завода читал по бумажке. Читал скучно и тихо. – Они отражают подлинное единство народа, когда каждый из нас является частью целого не только в языковом, этнокультурном и религиозном, но и - в самом прямом – биологическом смысле…
Митрич слушал в пол уха. Он дрожал от радостного страха и тревожного нетерпения.
Наконец, директор закончил говорить, аккуратно сложил бумажку во внутренний карман пиджака и начал вяло хлопать. Собравшиеся присоединились к нему - получилась довольно громкая, хотя и непродолжительная, овация.
Наступила тишина, и Митрич вдруг почувствовал какую-то уверенность. Нет, страх не прошел, но он отошел, как обычно, на задний план.
Митрич начал раздеваться. За многие годы он приноровился снимать одежду одной рукой, поэтому уже через минуту был голым. Кто-то подбежал к нему и спросил про хлороформ, Митрич отрицательно кивнул.
- Ну, с Б-гом, - вздохнул кто-то из толпы.
Митрич ловко спустился в утилизатор. И, почти по привычке, осмотрел диски знакомого до боли аппарата. Чистили их хорошо, что порадовало Митрича. Не порадовал его запах – поддоны похоже чистили хуже.
“Ну, ничего. Оператор еще наверно молодой. Со временем научится”.
Митрич вдруг понял, что так и не рассмотрел оператора, стоявшего все это время за мутным защитным стеклом.
“Как он хоть выглядит?”
Осторожно встав на четвереньки на диски утилизатора, Митрич поднял голову вверх. Защитное стекло возвышалось прямо перед и над ним. А за стеклом стоял смутно знакомый силует.
“Где-то я его видел? Но где?”
Человек за стеклом смотрел на Митрича, но черт его лица было не разобрать.
- Давай! – Лениво скомандовал директор завода.
Человек за стеклом глянул на директора и кивнул. Затем он снова посмотрел на Митрича, помахал ему левой рукой – точнее культей почти до локтя, а правой нажал на кнопку “пуск”.
“Это же…”
Болевой шок от перерабатывания, заставил Митрича потерять сознание…
***
Митрич проснулся от страшного сна, но не закричал, а как-то неестественно глубоко, со стоном, вздохнул. Что его так напугало и что вообще ему снилось, он не помнил.
Митрич протер глаза и вспомнил, что он в окопе. И, что он, видимо, заснул, разморившись на солнце. Ни о чем другом ополченец подумать не успел - началась стрельба. Похоже, началось контрнаступление Великого Магистра Яроша.
Не до конца проснувшись и не разобравшись в ситуации, Митрич зачем-то выскочил из укрытия. В ту же секунду что-то ударило его в левую руку, заставив потерять равновесие. Митрич упал на дно окопа и сразу же - хотя боли еще не было - понял, что его сильно ранило.
Вокруг раздавались автоматные очереди и остервенелый мат, но Митрич этого не слышал. Он сидел, прислонившись спиной к мешку с песком, и, словно завороженный глядел на свою истекающую кровью левую руку, точнее на то, что от нее осталось.
***
Митрича грубо тащили по земле. Выстрелы раздавались теперь где-то справа.
- Держись, братан!
Сознание путалось, но Митрич узнал голос старого соратника Пирдухи. Это он тащил раненого и потерявшего много крови товарища в сторону от поля боя.
- Держись! – Повторял Пирдуха. – Мы еще выберемся из этой мясорубки…
Или, как этот рассказ окрестили в сети: "Притча о том, зачем Смерти коса"
- Вы - кузнец? Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь. - А стучаться не пробовали? - грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента. - Стучаться? Хм... Не пробовала, - ответил голос. Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент. - Вы не могли бы выправить мне косу? - женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья. - Всё, да? Конец? - отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец. - Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, - ответила Смерть. - Логично, - согласился Василий, - не поспоришь. Что мне теперь нужно делать? - Выправить косу, - терпеливо повторила Смерть. - А потом? - А потом наточить, если это возможно. Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной. - Это понятно, - кивнул он, - а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать... - А-а-а... Вы об этом, - плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, - нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете? - Так я не умер? - незаметно ощупывая себя, спросил кузнец. - Вам виднее. Как вы себя чувствуете? - Да вроде нормально. - Нет тошноты, головокружения, болей? - Н-н-нет, - прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец. - В таком случае, вам не о чем беспокоиться, - ответила Смерть и протянула ему косу. Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать ее с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов. Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток. - Вы это... Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! - вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий. Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.
*** Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью. - Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно. Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца. - Что вы сказали? - тихо произнесла она. - Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое... - Оружие? Вы сказали оружие? - Может я не так выразился, просто... Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали. - Как ты думаешь, сколько человек я убила? - прошипела она сквозь зубы. - Я... Я не знаю, - опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий. - Отвечай! - Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, - сколько? - Н-не знаю... - Сколько? - выкрикнула она прямо в лицо кузнецу. - Да откуда я знаю сколько их было? - пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец. Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села. - Значит ты не знаешь, сколько их было? - тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила, - а что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь? - Но... А как же?... - Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться! Вам проще обвинить во всем меня, - она ненадолго замолчала, - ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно... Посмотри, что со мной стало! Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.
Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца. - Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? - она сделала шаг в сторону Василия. - Нет, - сжавшись под ее пристальным взглядом, мотнул он головой. - Конечно не знаешь, - ухмыльнулась она, - это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса... Глаза Смерти заблестели. - Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нем не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто... - она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, - я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей... Отдай мне мою косу, дурак!
Вырвав из рук кузнеца свое орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской. - Можно один вопрос? - послышалось сзади. - Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? - остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она. - Да. - Дорога в рай... Она уже давно заросла травой.
Скачать электронные книги бесплатно, читать книги онлайн автора Войнович Владимир Николаевич - Электронная библиотека RuLit - Электронные книги скачать бесплатно без регистрации. Читать книги онлайн бесплатно. Русская литература. http://www.rulit.me/author/vojnovich-vladimir-nikolaevich
Войнович Владимир, скачать книги FB2 TXT HTML бесплатно без регистрации. Интернет-библиотека NemaloKnig.info https://nemaloknig.com/author-15105/
Владимир Войнович - ВКонтакте Группа с интересом наблюдает, как на наших глазах дословно и буквально сбывается всё предсказанное в произведениях писателя, поэта, художника и просто честного человека Владимира Войновича. https://vk.com/wvoinovich
Пенсионер Максим Петрович плюхнулся в кресло, довольно крякнул и включил телевизор. На экране появился улыбающийся диктор:
- ... и снова возвращаемся к последней инициативе нашего правительства, которая была озвучена сегодня и сильно взволновала общественность. О чем же идет речь? Слово нашему корреспонденту.
"Интересно," - заерзал в кресле Максим Петрович, - "что они там еще придумали, придурки эти?"
На экране появился улыбающийся корреспондент: - Сегодня глава кабинета министров на пресс-конференции заявил, что правительством разработан комплекс мер, которые позволят пережить очередной мировой финансовый кризис и ускорить темпы роста российской экономики. И главным пунктом в принятой программе является обязанность для каждого совершеннолетнего гражданина Российской Федерации с первого сентября нынешнего года засунуть себе дилдо в задний проход. Смотрим сюжет.
Максим Петрович поперхнулся собственной слюной и выпучил глаза в телевизор: - Что?! Какое еще дилдо?
- Синее или розовое, - с серьезным выражением лица отвечал глава правительства в транслируемом видеосюжете, - синее, длиной пятнадцать сантиметров - для мужчин, а розовое, тринадцать сантиметров - для женщин.
- Охренели что ли?! - рявкнул Максим Петрович, - Зачем?
- Как объяснил глава правительства, - вновь появился на телеэкране корреспондент, - обязательное для всех граждан введение дилдо в задний проход создаст высокий спрос на соответствующий продукт, следовательно, позволит открыть сотни новых дилдостроительных заводов по всей России, а также перепрофилировать под выпуск дилдо многие убыточные предприятия. Эта мера обеспечит страну большим количеством рабочих мест, и в долгосрочной перспективе придаст серьезный импульс небывалому росту нашей экономики. Что безусловно не может не радовать.
- Радовать? Кого? - растерянно выдохнул Максим Петрович.
- Это очень, очень радостная новость, - сияло с экрана неизвестное Максиму Петровичу лицо, подписанное титром как директор крупного автомобильного завода, - десятки лет мы пытались создать конкурентоспособный автомобиль, но в силу ряда причин конкурировать с западными аналогами не получалось. Новая же продукция технически более проста в исполнении! К тому же это крупный государственный заказ, что позволяет уверенно смотреть в будущее. Мы все на заводе очень рады такой прекрасной перспективе - через задницу поднять экономику страны! Тем более через задницу работать мы уже умеем!
"Странно это всё. Непонятно как- то", - подумал Максим Петрович и переключил канал. На другом канале шла популярная аналитическая передача.
- А мне как раз всё понятно, - самоуверенно декларировал круглолицыйс эксперт, - я даже больше вам скажу, эта инициатива давно уже напрашивалась. И я рад, что наконец наше правительство решилось на эти меры сейчас, хотя должно было решиться еще несколько лет назад. Необходимо понять, что в сложившихся условиях уже не стоит вопрос: вводить что-либо в задний проход или нет. Ведь если в наших задницах с первого сентября не окажутся эти дилдо, то там рано или поздно появятся пенисы натовских солдат! И не понимать этого могут только самые отъявленные идиоты!
"И вовсе я не идиот", - слегка обиженно подумал Максим Петрович, вновь переключая канал, - "всё я понимаю." На экране появился мужчина-репортер и женщина в деловом костюме.
- А что вы скажате об этой инициативе как министр здравоохранения? - вопрошал репортер, протягивая микрофон деловой женщине. - Как врач, - улыбаясь, отвечала дама, - я только поддерживаю это решение. Мы в министерстве считаем, что это несомненно окажет положительное влияние на здоровье населения. Ведь дилдо в заднем проходе будет стимулировать кровообращение в органах малого таза, способствовать профилактике венозного застоя, а значит, улучшать репродуктивную функцию граждан и следовательно, демографическую ситуацию в стране. Я уже распорядилась открыть во всех поликлиниках страны дежурные кабинеты, где гражданам в рамках системы ОМС бесплатно окажут помощь по введению дилдо в задний проход. Без привычных бюрократических проволочек.
- Ага, как же, щас - хмыкнул Максим Петрович, - Еще, небось, без флюорографии и не вставят ни шиша.
Он вновь щелкнул пультом. На одном из каналов мужчина в черном кителе следил за ходом дебатов. Обстановка в студии была накалена.
- Абсурд! - кричал пожилой мужичок с взъерошенными волосами, - При Сталине бы такого не было! Это кто же додумался мужчинам пятнадцать, а женщинам тринадцать?! Вот так сразу?! Я настаиваю на том, что введение должно быть постепенным! Дураку понятно, что задницы в это непростое время не должны пустовать и простаивать, но начать надо хотя бы сантиметров с пяти!
- О чем вы говорите?! - перебивала мужичка энергичная женщина, - Разве об этом надо говорить? Разве проблема дискриминации по гендерному признаку вас не смущает? Почему женщинам розовые, а мужчинам голубые? Мы что, в пещерном веке живем? Не позволим угнетать нас в выборе цвета и размера!
- Вы все порете чушь, - стальным басом перекрикивал остальных накачанный бородач в бандане и байкерской жилетке, - нет разницы, какая длина, какой цвет! У нас такая страна, ого-го же какая! У нас деды, это самое, того за нас! У нас Родина! Да если хотите знать, - бил он себя пудовым кулаком в накачанную грудь, - я за Родину и без всяких указов правительства себе в зад дилдо вставлял! И если надо еще вставлю! Сразу два! Назло всем нашим врагам!
Максим Петрович продолжал переключать канал за каналом. Он видел вечерние ток-шоу, в которых выступали известные артисты эстрады, наперебой восторгающиеся манящей перспективой. Видел репортаж из школы, где старшеклассники, мило краснея, рассказывали, с каким оптимистичным волнением они ожидают совершеннолетия, а начальные классы лепили тематические поделки из пластилина и еловых шишек. Видел сюжеты о богатом европейском опыте, снятые в Амстердаме, только европейцы там были какие-то смешные, в кожаных масках и ошейниках. И с каждым переключенным каналом у него крепло необъяснимое желание поскорее помочь отечественной экономике, а мысль о внедрении инородного тела в задний проход почему-то уже не ввергала в шок.
- Динь-дилинь, - незапно подал голос дверной звонок. Максим Петрович прервал просмотр телепрограмм и открыл дверь. На пороге стоял невысокого роста молодой человек с небольшой коробочкой в руках.
- Здравствуйте, - улыбнулся он, - Вы - Максим Петрович?
- Я...
- Максим Петрович, я из социальной службы. Вот доставил вам ваше персональное дилдо. Всё по нормативам: пятнадцать сантиметров, голубого цвета, не содержит ГМО, удобный счетчик входящих с крупными цифрами. Отличная, должен сказать, модель. Двадцать тысяч рублей стоит!
- Ой, - испугался Максим Петрович, - а у меня сейчас и денег-то таких нет.
- Не волнуйтесь, - еще шире улыбнулся молодой человек, - государство о вас уже позаботилось. Ничего платить не надо. Стоимость устройства для вашего же удобства удержат из вашей пенсии. Оттуда же будут брать плату за ежемесячную поверку счетчика. Согласитесь, это удобно - платить не теми деньгами, которых нет, а теми, которых не будет?
- Уф, - облегченно выдохнул пенсионер, - а я уж испугался. И впрямь удобно. Всё-таки, что ни говори, а хоть они там в правительстве и придурки, но могут же иногда о простых людях позаботиться, когда захотят.
- Точно, - просиял сотрудник социальной службы, а потом шлепнул себя ладонью по лбу, - ой! Чуть не забыл, - он достал из кармана небольшую пластиковую баночку, - вот же! К дилдо еще и лубрикант вам понадобится. Очень хороший, отечественный! С ароматом бородинского хлеба!
- А лубрикант почем? - подозрительно нахмурился пенсионер.
- Ну что вы, Максим Петрович, - молодой человек доверительно положил ладонь пенсионеру на плечо, - ведь именно благодаря вашему участию в этой программе, у государства появились деньги, чтобы оно могло обеспечивать вас как пенсионера лубрикантом абсолютно бесплатно. В знак призгательности за всё то, что вы сделали и продолжаете делать для нашей страны.
Максим Петрович виновато улыбнулся и едва заметно закусил губу, потому что не привык показывать свои эмоции при посторонних. А эмоции сейчас его переполняли. Что ни говори, а это очень приятно, когда государство хотя бы под старость лет начинает проявлять по отношению к тебе такую трогательную заботу. Максим Петрович закрыл дверь и спешно засеменил в сторону телефонного аппарата, на ходу вспоминая, по какому номеру можно дозвониться в поликлинику. Вдруг и правда получится без проволочек попасть в дежурный кабинет, как обещала министр? Через минуту Максим Петрович уже набирал номер и одним глазом косился в сторону только что полученной посылки. Ему вдруг показалось, что именно внутри этой коробочки кроется ключ к заветному светлому будущему. Голубой ключ длиной пятнадцать сантиметров. С удобным счетчиком входящих.
Ты, знаешь, подруга, что у нас в пенсионном бюджете в-О-О-О-т такая большая дырища. Ну, ты же не совсем непроходимая дура, ну сама рассуди – откуда у нас в бюджете государства взяться деньгам тебе на пенсию. Даже вопрос так не стоит: или лопнет пенсионный фонд или уменьшатся наши доходы. Пойми, ну, ты же патриотка.
Ты смотрела вчера 21 августа 2018 г. дебаты по твоей пенсии в Госдуме? Слышала? Мы же фонд национального благосостояния в 2008-2014 году спустили на спекулянтов. Это же сотни миллиардов долларов. А с кого спросишь? – Ни с кого. У нас никогда никто ни за что не отвечает. Промышленности отечественной нет, землю не пашем, ничего не сеем, потому и рабочих мест нет. Ты слышала – у нас на одного пенсионера приходится один работающий. Поэтому доллар в стране искусственно, как пузырь надули, а сейчас на его поддержку, чтобы рубль не укреплялся каждый день тратим сотни миллионов рублей. Ты пойми – мы же инфляцию разгоняем. Поэтому и денег на пенсии нет.
Ты же знаешь какая у нас на всё дороговизна, а какие у нас большие расходы – знаешь? Эх-ма! Знаешь сколько солярки потребляют яхты. Ты видела какие они у нас большие, а цены на заправках на дизельное топливо видела? Вот, вот…
А ещё ведь при яхтах девочек легкого поведения содержать надо, а они капризные. Им тоже дай. Они ведь тоже кушать хотят. Ещё гости из правительства заезжают. На винишко, на фрукты, туда-сюда, а бюджет ведь у государства не резиновый. И без того на образование и медицину год от года меньше тратим. Эх, тяжела у нас жизнь…
Опять же детишек за границу на учебу отправить надо? – Надо! Собачку на выгул на самолете за границу свозить надо? – Надо! Собачка ведь, она, как человек, с ней ведь гулять надо. Согласись сама, что о животных заботиться надо. – Согласна?
– Да.
– Вот, молодец!
А дворцы нам каково думаешь содержать? Это же тоже проблема. Надо в обход закона для прикрытия разные социально-благотворительные фонды создавать, кредитами их из банков накачивать. А за всё откаты, откаты… «На каждый роток, не накинешь платок». Эх, знала бы ты, как тяжело через себя переступать приходится. Пот ночам так иногда совесть за горло возьмёт, что хоть волком вой.
В стране стало опасно, всё через офшоры делать приходится, а там тоже расходы: кому скрипку, кому виолончель, а кому и пианино подай. Народ пошел избалованный.
Или посмотри с другой стороны.
Ты сама знаешь, что дурной пример заразителен. Построил один у нас с дуру шубохранилище, так теперь и другие в пример ему хотят. Раньше то у нас в 90-е годы одной коробки из под ксерокса на всех хватало, а теперь подай каждому по коробке.
Знаешь какая зарплата и пенсии у депутатов? – Не чета твоей. А без этого никак нельзя. Они у нас первую линию обороны держат. Поэтому им платить хорошо надо. За так, они и рта не откроют и пальцем не пошевелят.
А сопутствующие расходы по мелочи – знаешь какие? Ну, там дикторам на центральных каналах, чтобы попугали американскими санкциями, чтобы стрелки на сторону когда надо переводили, разным оборотням глаза отводить, туда-сюда тоже ведь по скрытым расходным статьям в бюджете о-ё-ёй, как набирается.
Плюнь на это, незачем тебе этим голову забивать.
Я думаю, что тебе подруга пенсия вообще не нужна. Ты у нас молодая, спортивная. Тебе спортом для долголетия заниматься надо. Вот, например, черные вороны, так они под 200 лет живут. Ты от одного мусорного бака до другого слетала, вот тебе и физическая зарядочка. Где кожурку от банана найдешь, где гнилую виноградинку подымешь, а где кусочек сыра Бог подаст. Глядишь и сыта будешь, и бодрость в теле.
А про референдумы ты никого не слушай. Зачем он тебе. Это даже и слово то не наше. Нет такого в нашем языке.
Демократия – это всё иностранная придурь, а тебе она ни к чему.
Доверься нам, мы решим за тебя, как тебе будет лучше.
- Непруха, да, Колобок? - прогудел с бревна Медведь. - А шо ты думал, жизнь не сказка. В ней покруче, чем в сказке вещи случаются. - А? - тупо спросил Колобок. - Как это?..
- Ну как. Ты ведь в школу не ходил, физику не учил. Да куда тебе в школу, ты же мучное изделие. Так вот, бывает последовательное подключение, а в этот раз тебе попалось параллельное. - сказал Заяц, поправив очки. - Пацаны, давайте я дальше покачусь, - жалобно сказал Колобок. - Я тихонечко - Не-не, сказал Волк. - Кворума пока нет. Сейчас Бабушка с Дедушкой подойдут, тогда порешаем по тебе. Подождать надо, они старенькие, им быстро не дойти. - Да что я вам сделал! Я жить хочу! - взвизгнул Колобок — Я же вас сьесть не обещал! Просто катался - Да ну? А ну-ка, Муравей, выйди. Из кустов выполз Муравей, поддерживая поломанную и загипсованную лапку. - Так ты катаешься? - Так он же мелкий совсем! Насекомое! - Так ты на моем фоне тоже некрупный, - пояснил Медведь. - Булочка. - Жить все хотят, - заметил Волк. - Но ты по функционалу еда. Тебя испекли, чтобы сожрать, и все. Заяц тоже, допустим, еда. (Заяц нервно поправил очки еще раз) — Да не ссы, косой. Мы тут не за тем собрались. Так о чем это я? Ага. У зайца смысл в жизни есть. Размножение, например. У него дома зайчиха, зайчатки. А какое у тебя размножение? У тебя хуй вообще есть, круглый, для размножения? - У меня ядерное оружие есть. - нервно сказал Колобок. - Покажи. - А… Оно секретное! Звери захохотали. Лиса деликатно хихикала, Медведь утробно гоготал, а Заяц упал на спину и дергал длинными задними лапами в воздухе. - Понимаешь, - отсмеявшись сказал Волк. - Дело даже не в том, что ты нас наебал по очереди. Каждый соблюдает свой бизнес. Но ты допустил две ошибки. Первая. Нахуя кататься по лесу, путешественник федор ты ебучий конюхов, распевая о своих проделках? Ну, ушел — так ушел. Но нахуя на этом бизнес строить? И от того он ушел, и от этого, и протокол нарушил, и Крым спиздил, и все мы лохи, а ты, значит умный. Я мучного, например, вообще не ем. Но весь лес уже знает какой ты хитрый, а я типа долбоеб, да? - А вторая? - тихо спросил Колобок. - А вторая это повторение одной и той же тактики в каждом случае. Наебать и убежать. Из повторения тактик вырисовывается паттерн, позволяющий угадать твое поведение в будущем. Мы же все, - Волк обвел лапой поляну, - в одном лесу живем, и в одной сказке. А ты бегаешь, хвастаешься, как ты всех наебал по одной схеме. - Конечно, - вмешалась Лиса, - Сначала было неприятно признаваться друг другу, как тебя развело хлебобулочное изделие. Поэтому молчали, и делали вид что ничего не происходит. Но потом наш друг, пострадавший непосредственно (Муравей церемонно поклонился), не стал молчать и терпеть происходящее, мы собрались, обсудили ситуацию, и… В кармане у Лисы запищал мобильный телефон. - Извините, - сказала Лиса. - Одну секунду. Алло? Да, добрый день. Да. Ага. Понятно. Ну, тогда мы сами. Передайте, пусть выздоравливает. Всего доброго. - Бабули со стариком не будет, - сообщила Лиса. - Бабушку радикулит прихватил, так что решаем по круглому уебку в текущем составе комиссии. - А-а-а! - отчаянно заорал Колобок, и ринулся в промежуток между Волком и Медведем, но тут же оказался под лапой Зайца. - Действительно, хуя у него нет, - сосредоточенно сказал Заяц, крутя беглеца в лапах. - Но вот, что интересно, жопа есть. Как раз напротив рта, с диаметрально противоположной стороны. Ну, что решаем, звери? - А давайте я на него сяду — незамысловато предложил Медведь. - Блин колобка не слаще, - сказал Волк. - Тем более, я мучного вообще не ем. Я вообще его жрать не собирался, просто поговорить, может дорогу подсказать. Катится такой по лесу, маленький, жалкий. Не ешь меня, говорит, я тебе песенку спою. Я ему ленд-лиз и продовольственную помощь, а он мне - песенку. И потом давай, сука, давай по всему лесу сплетни рассказывать, что Волк — ну тупо-о-о-ой! Муравей с писком запрыгал, размахивая поломанной лапкой. - Ага, ну ты такое ешь. На тебе компенсацию, - отозвался Волк, отщипнул маленький кусочек от Колобка и положил перед Муравьем. Тот сразу потащил добычу в кусты. Колобок взвизгнул и завыл. - У меня есть идея, - сказала Лиса, доставая черный фломастер. Он желтый и круглый. Разрисуем его под баскетбольный мяч, и продадим обезьянам. Пусть играют. - Годно! - сказал Медведь. - Вот ты умная, Рыжая! Тем более, Заяц вон говорит, у него и жопа есть. А это ему у обезьян пригодится.
- Все майнишь, старая? - весело спросил Егорыч, перевешиваясь через забор. - Майню, - сурово ответила Силантьевна, не оборачиваясь из-за широкой ситцевой задницы. - Чего пришел? - Да так, погоду спросить. - Егорыч весело заржал. - Чебуругль брешет, говорит циклон из Атлантики причиняет инфляцию и подорожание бензину. Дай, думаю спрошу у соседушки, проверю. А чего не по сезону майнишь? Да еще и в пост? Господь битрепу не благословит.
- А я не вашей собачьей малопуховской веры, - ответила Силантьевна, разгибаясь, - А нашего великопуховского патриархата. У нас пост только через неделю. А се есть день святого хуй его знает кого, и полиграфиста. Трудиться велено. Так что ваши суеверия нам ни к чему. А не по сезону — так вирус иноземный напал на ферму. Вот, сам смотри. Силантьевна обернулась и показала зеленый пучок травы, растущей между грядками фермы, выдранный из грунта и зажатый в резиновой перчатке. - А ну-ка? - спросил Егорыч, - Дай кось. Я в заграницах был. Всякое понимаю. - А ну, скажи что-то по заграничному. - Я-я. Дасишфантасиш. Алла бесмилла ильрахман. Хендехох, хауматч! - В заграницах был, а ума не нажил. Дасишфантасиш я видала, когда молодкою была. А ну, свали с плетня, колья перекосишь. Кто чинить будет? Не ты же, импортозамещенец… Егорыч аккуратно сполз с забора, пытаясь поставить его на место. Принял в руки зелень, вытащил из-под ушанки китайсккий марлевый респиратор, натянул его на лицо и начал через ткань обнюхивать растение. - Ого! - сказал Егорыч. - Что там? - тревожно отозвалась Силантьевна. - Дасишфантасиш? - Тут тебе Силантьевна, не дасишфантасиш, а хендехох. Это же запрещенный в России вид растения, название которого запрещено произносить в России. Домайнилась, факенбич. Родину не любишь, старая? - Факйорселф, - огрызнулась бабка. - Я в перчатках тебе его дала. А ты голыми руками взял. В околотке собака суперполисов понюхает — и скажет кто из нас Родину не любит, и кому двадцать пять лет в Крыму солончак копать. Стаять, на землю доказательство не бросать, все фиксируется. Может ты его сюдой и забросил, черт сирийский. Силантьевна потянула из кармана мобильный телефон «Павлик» и нажала на рекорд. -Намордник сними. За укрывательство морды двадцать пять без права переписки. Вот так и стой. Улыбайсо. - Курва ты старая, - сказал Егорыч, стаскивая респиратор с лица. - А я ведь тебя в школе любил. - А трахал Томку. Импортозамещение. Теперь Томка ин да Белорашн, а я репу майню в сраной Великопуховке, мадафакер. Ну, будет тебе на оладьи, вайт трэш… - А Томку трахал потому что она раскованная была, проститутка западная. Чо ты хочешь, у нее родители из Гомеля. А ты духовная, исконная, наша. Я к тебе подойти боялся. - Потому что Мага меня ебал с седьмого класса? Который чечен и чемпион области по боксу? - Нет, по духовности. Магу мне чего бояться, даст разок по морде, и все, морда заживет. А потом он с тобой наебется, и другую ебать начнет, вот и ю а фри. А вот не мог подойти. Ноу вей почему-то, - Егорыч всхлипнул. - Так вся жизнь и прошла. А я же в Сирии… и воцерковился… а все ноувей. Силаньевна опустила мобильную камеру. - Чего приходил-то? - Так это… - «Так это» у меня нет. - Так я не за так! Егорыч радостно поднял с земли две самодельные мышеловки с пришлепнутыми за шеи килограммовыми крысами. - В элеватор «Монсанто» вложился! Получил акции на два склада. Вот, инвестицию получил. Думаю, мей би кен… - Идем, придурок, - сказала Силантьевна. - Только лапти свои из шины снимай. Кен у Барби. А у тебя Томка в беларуских джакузях ныряет. Выдам ноль-пять. - Ноль-семь. - Ноль-пять. - Ноль-семь, и я тебя на автобусе покатаю. - Так нет же автобуса! - Силантьевна остановилась в дверях и обернулась корпулентным ситцем. - С последнего мотор лет семь назад как спиздили. - Есть! Место надо знать. Есть там местечко потаенное. Стоит там бус. Ты за руль сядешь, а я сзади толкну, и под горочку он покатится. А я потом запрыгну на сидушку, и уже вместе поедем. - Йес, ай ноу. Но там же обрыв и речка внизу. Ю а крейзи, Йегорыч? Мы же в воду с десяти метров пизданемся, прямо в омут. - Факин щит, ну пизданемся. Хоть поживем напоследок как люди. Ты майнить картофан не будешь, я инвестировать в крысоловки. Можно, Силантьевна, я эту траву уже выброшу? Укропом несет так, что дышать нельзя. - Не выбрасывай, а положи на скамейку, - устало сказала Силантьевна. - Что я тебе, стукач? Вон там дрова, под навесом. Почистишь полешко топором на щепки, и запекай свои выплаты по инвестиции. Фольга есть в сарайчике, от прошлого мужа осталась, его в ней и привезли, к слову, из твоей Сирии. Картофанчик намайни на грядке. И забери эту, со скамейки… название которой запрещено в Федерации. С ней картофан вкуснее. А я пока за литрой схожу. За двумя. Потянешь две литры, Егорыч? Меня в акционеры не бери, мне только пригубить. - Я не то что автобус, я танк потяну, - Егорыч стал в два раза больше, и за ним громыхнула гроза. - За две литры-то? - Поздно нам танк тянуть. Поехали кататься на автобусе, Егорыч.
