- Так и сказала? - спросила Рыбка, опасно прищурившись — Чтобы я была у нее на посылках? - Так и сказала, - печально ответил Старик. - И чтобы она — владычицей морскою. - А если я не соглашусь? Тогда что? - Вот… сказал Старик, и доста из-под банки книгу. - Выдала инструкции. Золотая Рыбка запрыгнула на борт лодки, накренив ее, и с любопытством полистала страницы. - «Старик и море». Эрнесто Хемнигуэй. Ты сам-то читал это, Старик? - Читал, - еще печальней ответил дед.
- Ну и как свои шансы оцениваешь? Если ты меня за губу крючком? - Как нулевые, - честно ответил Старик. - Штож я, не понимаю? Превратишь в рака. Вареного. - И что думаешь дальше делать? - поинтересвалась Рыбка. - Топиться, - грустно отозвался старый рыбак. - Мне супротив тебя не вытянуть, а бабка дома ухватом забьет. Хорошо если сама, а если ОМОНом — который я в прошлый раз у тебя нажелал? Эти еще и на бутылку посадят. Так что, встречай меня, Рыбка на дне, а жизнь моя — пропащая. Лодка медленно покачивалась на волне, бликующей от солнца, а Старик и Рыбка сидели рядом на борту, глядя в разные стороны. - А ты что-то не для нее попроси! - внезапно сказала Рыбка. Что же ты все время по доверенности просишь? Это же ты меня спас, а не Старуха. Скажи что хочешь именно ты — глядишь и сложится. Есть у тебя какие-то желания? Хочешь новую бабку? - Это как? - с испугом спросил Старик. - Ну вот так. Приходишь ты сейчас домой, изба вымыта, щи с мясом наварены, пирог в печке доходит, корова доена, вай-фай ловит. И встречает тебя бабка… - Рыбка оценивающе осмотрела Старика, - допустим тридцати лет. За шаблон можем взять Джессику Альбу или Натали Портман. Не понравится — потом поправим, на следующих выборах. И не пиздит тебя по голове ухватом, а за руку к столу ведет, на красное место садит. А потом — в постели. Белье свежее, рубаха глаженая… - Ну… - замешался Старик, - Оно-то конечно, прельстительно… Но Старуха — это же стабильность и процветание! Сколько я лет с ней прожил. Конечно, не во всем согласен. Протестовал пару раз. - С каким результатом? - поинтересовалась Рыбка. - Да ведомо с каким, - Старик махнул рукой. - Отпиздили. Но протестовал же! А Старуха потом меня простила. Помнишь, когда я у тебя для нее боярство столбовое выпросил? - Еще бы не помнить, - сказала Рыбка, болтая хвостом в воде. - Так вот, в тот день даже не били. Блинами покормили с лопаты и Лямпиаду сделали! Есть какая-то определенность. Шесть дней бьют, на седьмой — футбол. Так можно жить. А энтая твоя Жесика Альба… красивая хоть? Рыбка сделала губки уточкой. - Понятно, - вздохнул Старик. - То есть это еще и работать надыть. И мыться небось. И никакой стабильности. - Никакой. Жизнь — вообще нестабильное состояние. А какая у тебя стабильность? Ты сколько раз за нее голосовал? - Рыбка начала загибать перья на плавнике: Новое корыто — раз. Новая изба — два. Столбовой дворянкой — три. Теперь вот владычицей — четыре! Все получила! А сам в рваных портках ходишь, и как просил для чужого, так и просишь! - Какая же она мне чужая? - гордо спросил Старик, и сплюнул в воду. - Соседи-то нас как зауважали! Вон, говорят, Старуха едет! И мне уважение перепадает. Ну не так, как Старухе, дык кто она — и кто я? - В воду не плюй, - сухо сказала Рыбка. - Я там живу. Короче, пошла я. У меня на воздухе жабры сохнут. - Мне за тобой прыгать, топиться? - тоскливо спросил Старик спыгнувшую с бортика Рыбку. - Я так понял, с владычицей морскою не получается? Ну, так я не надеялся особо. Так, спросить. Рыбка внимательно посмотрела на него из воды, затем ушла под воду, перевернулась под лодкой и вынырнула с другой стороны суденышка. - Иди домой, старый, - спокойно ответила Рыбка. - Все будет как надо. Только вот что… - Что? - спросил Старик с надеждой. - Передай Старухе, что когда она будет в старое корыто новые гуманитарные окорочка просить, пусть сама на берег приходит, а не твоими штопаными портками мою жалость вызывает. А ты смотри, старый. Я тебе новую старуху предлагала. Красивую. Делать-то ничего особо не надо, только пожелать. Побьют что-ли за это? Ты сам не захотел. Шлепнула хвостом Рыбка и ушла в пучину.
По зданию долбили чем-то явно неконвенционным. Верхние этажи бывшей девятиэтажки давно разнесло в щебень, но ниже четвертого прилетало только пернатое 82 и 120 миллиметров. Из-за бугра они стреляют, что ли?
Стойкий оловянный Солдатик сидел, привалившись спиной к стене, и рассматривал остаток ноги. Остаток не радовал. Надо было на одной ноге допрыгать из «мертвой зоны» до укрытия из мешков с песком, а оттуда вниз и на выход, но вторая, единственная нога была вывернута под прямым углом. Ползти со всем барахлом было нереально. Солдатик расшнуровал берц, сцепив зубы стащил его, и попытался поставить стопу в правильное положение.
- М-м-м… - завыл Солдатик, чувствуя, что скорее оловянная рука в плече отломится, чем стопа развернется. - Вот, блять!
Солдатик отдышался, расстегнул подбородочный ремешок шлема, вытер взмокший лоб и положил автомат на колени. По дому садануло так, что с потолка посыпалась какая-то строительная хуйня. Солдатик поспешно застегнул ремешок обратно.
- Не стреляйте! - донеслось из лестничного пролета. - Это свои.
- Где вы ходите, блять! - гавкнул Солдатик. - Мне тут пизда рисуется, я вызывал уже сколько раз! У меня радейка в ноль разряжена!
Потом опомнился, поднял автомат и прицелился немного выше ступеней.
- Кто там вообще? Слова!
- Извините, я не очень вас понимаю. Я только три дня назад приехала. Я, наверное, не те слова говорю? А какие надо? Нас очень быстро учили, мы всех слов еще не знаем.
- Покажись, - велел Солдатик. - Только медленно.
Над ступеньками поднялось перепуганное фарфоровое личико в кевларовом "митче", перекошенном набок.
- Оружие есть? - хрипло спросил Солдатик.
- Нет, - рястерянно ответило личико. - А надо? Меня на парамедика учили, но если нужно, я могу вниз спуститься и принести. Там лежат какие-то разные оружия, я не очень в них разбираюсь. Может быть, поломанные. Принести?
- Не надо, - сквозь зубы ответил Солдатик. - Ногу посмотри. Ползи сюда, только осторожно. Вдоль левой стены и в мой угол. Здесь у меня «мертвая зона».
- «Мертвая зона»! - фарфоровое личико в ужасе округлило глаза. - Зачем же вы в этой зоне сидите! Вы же, наверное, умрете! Уходите оттуда немедленно!
«Во дура!» - подумал Солдатик, и опять расстегнул подбородник.
- Выполнять!
Парамедичка в неуклюжем бронике поверх балетной пачки поползла вверх по ступенькам. На фарфоровой ручке у нее была повязка с парамедицинской «снежинкой», а за спиной висел пятнистый рюкзачок. Через плечо тянулась лямка чехла с чем-то тяжелым и продолговатым внутри, смутно напоминающим «Фагот». Фарфоровая балерина доползла до Солдатика и уселась напротив него на корточки.
- Это что у тебя? ПТУР? - спросил Солдатик, ощупывая цилиндрический чехол?
- Это? Нет, мы таких слов не учили. Это батарейка ААА для медицинского паяльника для плавки олова. Нам их выдают, только я не знаю что с ней делать, потому что паяльника у меня нет. Но можно приспособить подручные средства.
- Солнышко! - умилился Солдатик. - Золотко! Я знаю что с ней делать. Она в радейку один в один входит! Давай, кати ее вон за те мешки, потом меня туда затащищь. Вызываем подмогу и уходим.
По дому ебнуло еще раз, и Балерина с Солдатиком втянули шлемы в горжеты броников.
- Я должна по протоколу сначала вашу ногу осмотреть, - решительно сказала Балерина, отдуваясь от штукатурки. - И не спорьте. Нам на курсах говорили, что вы будете спорить, все солдатики спорят. Поэтому первым делом я вас должна даже разоружить, вот!
«Точно дура», - подумал Солдатик, но вслух сказал — "Смотри".
Фарфоровая Балерина ловко стащила рюкзачок и тубус с батарейкой, и завозилась возле культи ноги.
- Вы сами себе турникет наложили? - озабоченно спросила Балерина. - Очень хорошо, но слабо затянуто. Это всегда так бывает, когда солдатик сам себе накладывает. Он от боли недокручивает, и останавливающего эффекта нет.
- Ты можешь не пиздеть, а делать что-то! - не сдержавшись рявкнул Солдатик. - Заебала уже!
И осекся, уткнувшись в округлившиеся глаза Балерины под козырьком каски.
- Вы можете не говорить со мной в таком тоне? - сухо осведомилась фарфоровая парамедичка. - Я уже делаю, пока вы орете. Я обрабатываю поверхность культи. Мне надо собрать из скрепки и батарейки термоустройство, и заплавить вам остаток ноги. А затем разогреть вторую ногу, и на мягком олове вернуть ее назад. А потом вытащить вас отсюда.
- Извините, - буркнул Солдатик. - Не сдержался. Был неправ.
- Я понимаю, - мягко ответила Балерина. - Вы же раненый, и немножко не в себе. Успокойтесь, я уже заканчиваю собирать паяльник.
- Батарейка сядет? - спросил Солдатик.
- Конечно. Полностью. Она одноразовая.
- Тогда не надо. Мне батарейка для рации нужна. Нога потерпит.
- Не потерпит, - с сожалением сказала Балерина. - Подождите, не мешайте мне. Я же девочка и дурочка. Мне надо время, чтобы подумать. А это очень важно, чтобы работала эта ваша рация?
Во дворе здания разорвалось еще два прихода, судя по всему — восемьдесят вторые.
*** - Ты зачем броник сняла? - строго спросил Солдатик Балерину, разогревающую на таблетке сухого горючего вывернутую ногу в оловянном берце. - Кто разрешил? Сняла и поскакала по перилам как муха.
- А как бы я в бронике все это дотащила? - резонно ответила Балерина, осторожно выпрямляя разогретый на огне голеностоп Солдатика. - Таблетка — раз, оловянная нога — два… Я же не такая сильная, как вы. Вы извините, пан Солдатик, что нога не по размеру. Там так страшно было внизу, я первое что нашла притащила. Так что у вас теперь правая нога сорок четвертого размера, а левая — сорок седьмого. И камуфляж не совпадает. Ничего, дотащу до госпиталя — там исправят.
- Хотя бы сейчас броню надень, - проворчал Солдатик. - Прилетит еще, не дай святой Ханс, а мне потом за тебя отчитываться перед командованием.
Балерина послушно потянула плитоноску через голову, украшенную фарфоровыми цветами, хрустнула на животе липучками застежки и накрыла фартуком бронежилета с именным патчем «Жизель». Затем натянула на голову шлем — все так же перекосившийся набок из-за цветочков в прическе.
- А ты что, вправду балерина? - спросил Солдатик. - В смысле танцуешь, вот это все такое? Разное лебединое озеро?
- Да, - ответила Балерина. - Только вы не дергайтесь, пожалуйста, припой еще не застыл. Полежите спокойно несколько минут. Металл охладится, и сможете ходить. Разрыв по бедру почти зафиксирован, но там широкая поверхность соединения, внутри припой может быть еще мягким. А голень я уже поставила. Оп! Сейчас охлаждение спреем — и готово. Можно мятную конфету для свежести. Хотите? У меня есть.
- Откуда ты все это умеешь? - задумчиво спросил Солдатик. - У меня до войны СТО было, я сам так ловко не паял. А ты как ниндзя, попрыгала по перилам, прикатила колесо горючки, приварила ногу… Механик высшей категории. Ты точно балерина, Жизель?
- Я курсы медицинские прошла, - ответила фарфоровая Балерина. - Целых две недели. А голеностопы я еще в танцевальном вправлять умела. Ты что, думаешь, балет это танцы?
- Хули ты тут вообще делаешь?
- Хули и все делают. Тебя вот лечу. Вас же не лечить — вы все поплавитесь.
- Извините за матерные ругательства, - смущенно сказал Солдатик. - Как-то само вырывается.
- Я понимаю, - сказала Жизель. - Это же война. Вы, главное, себя берегите, а плохие слова вы потом забудете. Вы для нас так стараетесь, а мы мало что можем для вас сделать. Хотите, я для вас станцую? Не бойтесь, я в этой вашей "мертвой зоне".
Жизель отряхнула штукатурку с пачки, торчащей из бронежилета, и попыталась встать на пуанты в разбитых рыжих ботинках файв-инч. Сделала два пируэта, резкий батман, от которого файв-инч чуть не слетел с ноги, и замерла в чеканной арабеске, нарушаемой лишь наползающим на ухо кевларовым шлемом.
- Знаешь… - завороженно сказал Солдатик, а что «знаешь» выяснить не успел, потому что неконвенционное ствольное каким-то чудом облетело бугор и ворвалось в здание всего за два окна и одну несущую стену от огневой точки Солдатика.
*** Солдатик очнулся, стер с носа фарфоровую крошку, и, опираясь на стену, встал на обе ноги. Ноги уверенно держали.
- Балерина! Жизель! - позвал Солдатик. Балерины не было, у стены стоял брошеный в панике пятнистый рюкзачок.
Солдатик хмыкнул, проворчал что-то традиционное «бабы есть бабы», и потащил к загону из мешков с песком цилиндрическую батарейку, хрустя разномерными ногами по фарфоровым осколкам — таким неуместным в пустом бетонном здании.
Может быть, кто-то заварной чайник разбил.
Соблюдая полярность вогнал элемент питания, на место, защелкнул ударом кулака пластиковую крышку рации, и начал крутить шаттл в поисках канала.
- Олово всех. Олово всех.
- Прокурор Олову, - отозвалась радейка, - Слышу, различаю. Жив блять, с-сабака! Сиди там, не дергайся. Контрбатарейка подавила пидарасов, погнали наши городских. Сейчас к тебе подойдут. Что сам?
- О бабах пиздеть на тапик идите — вмешался третий голос. - Нахуй с общего канала! Ирокез всем, как поняли?
- Понял-принял, - отозвался Солдатик, и отпустил тангенту. Тапик порвало еще два дня назад. Затем снял с головы шлем, ослабил фартук и боковушки брони, и устало уткнулся головой в мешок с песком.
«Хорошая девочка» - думал Солдатик. «Ссыкуха, конечно. Ну она же не штурмовик. Балерина. Нахуя ей этот балет, если паяет как богиня, даже я так не умею. А я техобслуживание держал, между прочим. Колесо горючки докатила, а оно как от камаза. На четвертый этаж. Наверное через госп ее надо искать, парамеды — они на госпитали опираются. Шайтан ее может знать, или Дантист. Да нахуй ты ей нужен, у таких на гражданке ебарей выше крыши. Не твой уровень. Она тебя и не узнает, если встретит. Ноги надо себе разные оставить. Может, тогда по ногам узнает.»
Оловянный Солдатик посмотрел на свои разноцветные, как у клоуна, берцы.
«Курва-война, а где еще так познакомишься. Нахуй это СТО, нахуй балет. Замутим что-то серьезное. Кредит возьму, костьми лягу. Мне после войны льготы будут. Шо ж я такой тупой, номер не взял. Надо рюзачок ее подобрать. Точняк, заеду в госпиталь, скажу лично рюкзак отдать, а там словом за слово, как-то и разговоримся. Позывной знаю — значит найду. Бля-а-а-ать, какая женщина! Раз на жизнь! Шож я такой оловянный блять! Ебать я дебил борщаговский! Матом гнал, у-у-у."
Солдатик в отчаянии хлопнулся коротко стриженой головой в мешок.
"Спокойно, работаем по плану, пехота. Только быстро, пока другие не угнали.»
Солдатик поднялся из-за мешков, и двинулся в противоположный угол комнаты, в «мертвую зону» , где под стеной стоял брошеный впопыхах медицинский рюкзачок с позывным сигном - надежда на спасение.
Под берцем сорок седьмого размера треснул фарфоровый черепок с половинкой навсегда удивленного круглого глаза под тонко наведенной бровью.
- Не идет, - ответил Дантист. - Говорит, чтобы ты ушел. Не хочет.
- Блять! - сказал Солдатик. - Вот блять! Мне машину отпустить надо до восьми. А что она хочет?
Дантист сел на скамейку напротив центрального выходя из госпиталя и закурил. Вокруг топтались люди разных положений — в бурых халатах выздоравливающие, в однострое медики госпиталя, и в мультикаме полевая парамедицина. Весна разогревала территорию.
- Ну что ей надо? - тоскливо спросил Солдатик.
-
Ебу я, - ответил Дантист, и тоже закурил. - Ваши дела. Не хочет и все. Стесняется, наверное. Собрали, как могли, а от лица там пары фрагментов нет. Это уже в Днепре доделают. Проволоку снимут, керамику напылят. Сделают как надо А сейчас сидит в капюшоне и всех нахуй посылает.
-У тебя пять гривен есть?
- Пятисотки есть. Давать?
- У самого есть. Мне мелкими надо. Для кофейника.
Дантист покопался в прессе и выловил четыре гривны по две. Торжественно вручил их Солдатику.
- Иди, и будь достоин.
- Идинахуй, - так же торжественно ответил Солдатик. - Спасибо, братик.
*** Кофейный автомат в предбаннике госпиталя затягивал купюры и с жужжанием выплевывал их обратно. Солдатик начал паниковать, как под обстрелом.
- Дай сюда, - сказала Балерина. Затащила билет под капюшон, и что-то сделала с ним. - На, теперь засовывай. Уголок был загнут.
Из автомата вывалися стаканчик с кофе Американо с молоком.
- А себе? - спросила Балерина.
- А я не хочу, - отчаянно соврал Солдатик. Мелких денег у него больше не было, только банковская карта и пятисотки - Я воду из кулера хочу.
- Тогда две трубочки возьми. Я через щеку пить не могу. На, посмотри. - Жизель сбросила капюшон. - Заебись морщинки?
Оловянный Солдатик посмотрел. Потом осторожно прижал к себе Балерину, чтобы не погнуть соединительные проволочки.
- Это не морщины. Это шрамы. Морщины от возраста, шрамы от жизни. Морщины у кого угодно есть. Даже если всю жизнь хуи пинал. А шрам, Жизель. Это шрам. Шрам еще заслужить надо.
Со двора нетерпеливо забибикал эвакуатор. Надо было освобождать приемную площадку под госпиталем.
- Нахуй иди! - заорал через тамбур Солдатик. - Сколько надо, столько и стой. Под клен отъезжай и там жди Я сейчас комбрига наберу, он тебе разъяснит, кому ты тут бибикаешь, блять нахуй.
- Опять материшься, - грустно сказала Балерина.
- Извини.
- За вагоном не беги. А то вообще как собачка.
- Не буду.
- Я страшная?
- Ты охуительная.
- Не матерись.
- Тогда красивая.
- Пиздишь.
- Сама не матерись.
- Как нога?
Оловянный Солдатик посгибал ногу в колене. От бедра шел однострой, а ниже какой-то экзотический хайландер с шестиугольными паттернами, наскоро приплавленный Балериной.
- Нормально нога. Я себе ее оставлю. Две пары обуви. Короче, Жизель. Ехай. Я тебя найду, фарфоровая Балерина. Я нихуя не Лоэнгрин, но запрягу в лодку бэхи вместо лебедей. Ты шо думала, я книжек не читаю? У меня нет друзей, у меня есть побратимы. У меня нет начальников, но есть командиры. У меня нет обязанностей, у меня есть обязательства. У меня нет истины, но есть правда…
- У меня нет половины головы, но ты сейчас полезешь целоваться, - вдохновенно подхватила Балерина. - Мне пора, пока, Солдатик. Наберешь, если не передумаешь. Не надо обниматься, ты мне плечи на проволоке гнешь. А клей еще не просох.
Балерина похромала к машине, переступая с балетного пуанта на временный госпиальный берц. Водила откатил дверь и подал руку, чтобы помочь зайти в медотсек.
- У меня нет нихуя, кроме того что есть, - тихо сказал Солдатик. - Но за то что есть, мне не жалко нихуя.
- Двенадцать гривен по две! - сказал из-за плеча Дантист. - Разменял. А что, твоя уже уехала? Классная, ты за нее держись. Она по содержанию глина, а по факту пиздец. Не твой уровень.
Солдатик медленно повернул оловянную голову.
- Извини, - сказал Дантист. - Не хотел обидеть. Кофе будешь?
- Нет, ну ползернышка в день — это вообще ни о чем, - Крот раздраженно поскреб небритый подбородок и пощелкал счетами. - Хотя… это сто восемьдеся два зернышка в год, уже кое-что. Так, проценты… Все равно не бизнес.
- Что же ты так мало жрешь? - он с упреком посмотрел на Дюймовочку. Та виновато развела руками.
- Потребности такие.
- Меня такие твои потребности не устраивают. Бери три зернышка в день. Это в год выходит тысяча девяносто пять зерен. Тогда есть смысл работать. Иначе бизнеса не будет.
- Какого бизнеса? - Дюймовочка удивленно посмотрела на Крота. - Ты же вроде жениться на мне хотел? И собрался своей жене еду продавать? Мы, как-никак, одной семьей будем…
- Семья одна, а счета разные, - ворчливо ответил Крот. - Если я кому попало зернышки раздавать буду — сам по миру пойду. Жены, дети, братья… О! Дети!
Крот опять яростно заклацал деревянными счетами.
- Допустим, двое… нет, трое! Итого, три тысячи двести восемьдесят пять, плюс мама, да проценты — четыре с половиной! Пошло дело, пошло… А, допустим, пятеро...
- Как «дети»? - обескураженно спросила Дюймовочка. - Разве родители не поровну в детей вкладывают?
- Дети больше маму любят, - отрезал Крот. - Поэтому с мамы больше брать надо. А на остаток я даю тебе кров.
- Вот это говно - «кров»? - спросила Дюймовочка, обводя рукой сырую и засраную по углам нору.
- А что такого? - пожал плечами Крот. - Деды мои так жили, и ничего. И ты поживешь. В общем, подведем итог. Я тебе поставляю четыре тысячи зернышек в год по формуле, «жри или плати». Сейчас я контракт накидаю.
- Так детей же пока нет!
- Значит зернышки пока у меня полежат, депозитом. Но свою пайку ты обязана выкупать из расчета тысяча сто зернышек в год, оплата авансом, под залог… э, у тебя, вообще, недвижимость есть? Где ты живешь?
- В цветке.
- В цветке… - недовольно проворчал Крот. - Ну, это сезонный товар, на восьмое марта, на святого Валентина. На День Дедов гвоздики еще можно продавать, хорошо берут — но мелкими партиями. Всего по три гвоздички, а есть такие, что вообще по одной, фашисты, Дедов не любят. Ладно, остаток долга отработаешь.
Крот покопался в груде инструментов, сваленных у стены, позвякал какими-то железяками и вытащил ржавое кайло.
- Три зернышка в день — три метра проходки под землей. Ну и цветы, конечно, перепишешь на меня. Мысли позитивно, коммерчески!
Дюймовочка задумалась коммерчески и позитивно.
- В принципе, есть знакомая Ласточка. - задумчиво сказала Дюймовочка. - Она, правда, насекомоядная, но через нее можно выйти на кур со Двора, а те склюют, сколько не дай. Я им передаю излишки, а они рассчитаются яйцами. Окау, давай свой контракт.
- Нет-нет, - забеспокоился Крот, - Так не пойдет. Зернышки только тебе, на рынок они не выходят, или ты мне цену собъешь! Что это будет, если зернами начнут торговать все? Это падение цен мне в небо не уперлось.
- Но я одна не съем столько!
- Старайся! Жри или плати, а перепродавать нельзя. Я сам перепродам, давай контакты своей насекомоядной Ласточки. - Крот опять поскреб небритый подбородок, но уже возбужденно. - Во поперло! А казалось — явно убыточный контракт.
- Кстати, о насекомоядной Ласточке, - подозрительно сприсила миниатюрная девушка — Ты ведь тоже насекомоядный. И откуда у тебя зерна?
- Под амбар подкопался.
- Но амбар во дворе, по ту сторону забора! А ты сам говорил, что границы твоего хозяйства от забора до реки…
- Нора не имеет границ! Нора имеет только горизонты! - надменно ответил Крот. - Слышала такое выражение «подземный горизонт выработки»? Вот это оно и есть. Деды копали, а только дорыл немножко — и оно само сверху посыпалось. Тепрь мое. Так, я вношу в контракт «перепродажа зерна запрещена» - подписывай, и бегом под венец.
- Понятно. Краденое, значит. - Дюймовочка передернула плечиками и двинулась к лесенке, ведущей на поверхность. - И сам же подрываешь корни, на которых эти зерна растут!
- Умная сильно, да? И куда это мы собрались, кстати? - ехидно спросил Крот, нехорошо поигрывая ржавым кайлом. - Ай-яй-яй, из-под венца бежим! Мы же — одна семья. Почти. Одну закорючку поставить осталось. Смотри, я могу обидеться, и тогда норма проходки за три зернышка в день будет не три метра, а пять. А будешь выделываться, — Крот выразительно поиграл кайлом, - тут и хоронить особо не надо, хе-хе. Сама понимаешь — где находимся.
Дюймовочка вздохнула, и полезла в маленькую сумочку.
- И тут она достула оттуда расческу, и зачесала меня насмерть! - окончательно развеселися Крот. - Нет, запшикала дезодорантом! Заколота губной помадой. Слушай, а денежка в сумочке есть? Лучше заплати мне так много, чтобы я помер!
Но Дюймовочка достала из сумочки не расческу, а крошечный свисток, и подула в него. Свисток не издал ни звука.
- У нее даже свисток не работает, - Крот отсмеялся, и только всхипывал время от времени. - Нет, ну ведь реально, пропадешь ты без меня, дурочка. Короче, ставь подпись, бери шанцевый инструмент, и вперед — к новым горизонтам. Еда вечером, авансовых расчетов я не признаю.
- Свисток работает, - спокойно ответила Дюймовочка. - Просто это ультразвук.
- «Ультра» — что?
- «Звук». Одни его слышат, другие — нет.
- Ага, ага, - понимающе покивал Крот. - Что-то вроде молитвы. Ну ладно, помолись перед работой, да принимайся за труд, помолясь. Или ты ждешь, что с небес кто-то явится?..
С потолка норы внезапно посыпалась земля и какие-то корешки, раздался скрежет, и часть потолка обвалилась на пол, а в образовавшееся отверстие влез чудовищных размеров мокрый и подергивающийся собачий нос.
- Это что? - тупо спросил Крот.
- Не что, а кто. Это Сэми, хозяйский терьер. Славный парень. У него проходка за день, когда он в хорошем настроении, не три метра, а все триста. Про лису с Песчаного Холма слышал?
Крот молча кивнул.
- Его работа. Задушил и вытащил из норы. Или наоборот, сначала вытащил, а потом задушил. Я девочка, я в этом не разбираюсь. Сэ-э-ми, Сэмчик! Соскучился, старый ты разбойник! - Дюймовочка ласково потрепала страшный нос.
Нос выдернулся из пробоины в своде норы, в подземелье ворвался солнечный свет, и наверху что-то оглушительно дважды гавкнуло, как танк над ухом выстрелил. Затем нос воткнулся обратно в дыру, и скрежет когтей усилился. С потолка опять посыпались комья земли, заваливая отнороки.
Крот выронил кирку, лязгнувшую об пол.
- Для него один крот в день — это тоже «ни о чем», - задумчиво сказала Дюймовочка, поднимаясь по ступенькам. - Но триста шестьесят пять кротов в год — это «уже кое-что». Плюс премия от хозяина за уничтожение вредителей.
Дюймовочка откинула лючок и полезла наружу. Потом на мгновение вернулась и заглянула внутрь в нору. С потолка уже не сыпалось, а валилось, а в норе, кроме собачьего носа, белым и влажным отсвечивали клыки с добрый рельс размером.
- Да, слушай, если тебе не трудно — поставь закорючку там, где Сэми попросит. Тебе уже все равно, а ему для отчетности пригодится. Он, конечно, может тебя натурально, тушкой предоставить — но, согласись, парень свой легкий завтрак заработал. Не отказывай, не расстраивай меня напоследок, кротик мой.
Крот сидел на куче шанцевого инструмента и завороженно смотрел на лязгающие клыки-рельсы.
- Знаешь, как тяжело семью терять… - Дюймовочка притворно всхлипнула и поправила изящно уложенный локон.
Затем окончательно выбралась из норы, аккуратно закрыла за собой двецу люка и заперла его на наружный замок.
- Не «мерить», а «примерять», - наставительно сказал Принц. - Меряют что-то, а примеряют что-то на себя. Вот сразу видно, что тебе, в качестве принцессы, еще подучиться нужно.
- А я и не говорила, что я принцесса! - запальчиво ответила Золушка. - Когда я говорила что я принцесса? Вы спрашивали, я просто молчала.
- Ну да. - вздохнул Принц. - Или молчала, или переводила разговор на другое. Тут-то я и заподознил неладное. У меня всегда, как не принцесса на танцах — так дочь шейха, или «Мисс Сентябрь» из «Плейбоя». А тут даже после шампанского стоит, шатается, за штору цепляется, а интригу мотает.
- Извините, Ваше Высочество, - покраснела Золушка. - Я просто шампанского раньше не пила. Да и не шампанского — тоже.
- Вижу. Оно по твоей комнате и так понятно, что тут в лучшем случае компот из сухофруктов на день рождения.
- Вы меня по туфельке искали?
- По три-дэ модели. Не туфельки, естественно, а лица. Во дворце камеры видеонаблюдения стоят от проходной до бального зала. Собрали материал, обработали, выдали ориентировку по районам. Я бы раньше тебя нашел, по запросу, но из базы данных королевства тебя каким-то образом удалили… Надо понимать, из-за вопросов, связанных с наследованием. Пришлось местные отделы напрягать. Я вот узнаю — кто заказчик, и кто непосредственно залез в базу данных и вые… выясню, короче, кто, зачем и через кого.
- Но я же в маске была!
- На половину лица. - улыбнулся Принц. - В динамике, если человек разговаривает, остальное по мимике можно реконструировать на компьютере. А по тебе видеоматериала накопилась целая куча. Ты же три раза на балу была. Извини за каламбур. Плюс фоторобот со слов охраны. Дикие вы тут совсем, Золушка… В мировом сообществе ближний космос уже осваивают.
Золушка поникла, всхлипнула, и на всякий случай спрятала ноги в деревянных башмаках под табурет.
- А туфелька тогда зачем, Ваше Высочество?
- А ни зачем. Сказочное легендирование, чтобы панику в королевстве не наводить активностью спецслужб. Пусть думают, что Принц по молодости играется. Туфельки-то волшебные, они на любую ногу садятся. Они и твоим сестрам подошли, и мачехе. И даже лошади. Мы для смеха попробовали лошади на копыто натянуть — подошла точно по размеру и форме.
- Дело же не в туфельке. - улыбнулся Принц.
- А в том, что я не принцесса, а поломойка, - грустно отозвалась Золушка.
- Ну… Не совсем. По маме твоей информации почти не осталось, судя по всему в базе данных не только тебя одну подправили. Но спецы работают. А по отцу твоему материалы есть, у госслужащих уровень секретности личных дел повыше, туда твои доброжелатели добраться не смогли. Так что все вполне прилично у тебя по отцу. Королевский Лесничий — на военные деньги полковник, а в гражданской табели — начальник департамента. Имел награды и поощрения. Да и какая впрочем разница? Дело не в этом. Принцессы не так определяются.
- А как? - тихо спросила Золушка. - Как они определяются?
- Они не врут, не воруют, и не боятся работы, - совершенно серьезно сказал Принц. - Если принцесса моет пол — она моет его лучше других, по-королевски. Она не тащит с бала серебряные ложечки, радуясь тому, что повезло попасть в богатое место. И не врет, что она принцесса, если она не принцесса. Это все, что требует современное мировое сообщество от принцесс — честно трудиться, не красть и не врать. Не родословные, как у спаниелей, не богатство, и уж точно не ножки с обложки.
Золушка с сомнением посмотрела на Принца.
- Странно, от служанок требуют тот же самое.
- Ну так три правителя из двух доказывают с пеной, что они - «слуги народа», - парировал Принц. А для этого достаточно тех же трех навыков, что и для служанки. Только на качественно ином уровне.
- Как же принцесса может врать что она принцесса, если она принцесса? - поинтересовалась Золушка.
Принц задумался, затем начал ходить по комнате.
- Частный случай «парадокса лжеца» - буркнул Принц. - Эпименид Критский. Все критяне — лжецы. Верить ли ему, если Эпименид — сам критянин?
- Что? - растерянно спросила Золушка. - Кто критянин?
- Неважно. Проехали. Напрягу своих ученых — пусть ищут решение частного случая парадокса. Боже, как трудно жену искать! Вроде сердце привело, а надо все логически обосновывать!
Принц подошел к окну и открыл створки. На подоконник тут же запрыгнула белка и поскакала к Золушке — за орехами. Некоторое время наследник престола собирался с мыслями.
- Ну, в общем, ты же мне не врала? Тогда, на балу?
Золушка покраснела еще сильнее, и задвинула ноги в битых башмаках дальше под табурет. Белка самовольно забралась ей в карман фартука и хрустела оттуда орехом. Принц терпеливо ждал ответа.
- Лучше молчать, чем врать? - наконец не выдержал Принц. - Слушай, мы с этими парадоксами никогда до конца сказки не дойдем. Ты просто скажи, своими словами.
- Я… фантазирую иногда немножко, - еле слышно ответила Золушка.
- Ну, это совсем другое. Фантазия отличается от лжи тем, что не преследует личной выгоды при заведомом причинении ущерба другим. Кстати, кто черепицу на доме перекладывал? Мужчины в семье нет, сторонние работники не привлекались… что ты на меня смотришь круглыми глазами? Как бы государство налоги собирало, если бы мы не знали, кто чем занят? Особенно если по тебе, Золушка, две недели все спецслужбы королевства работают.
- Я сейчас опять молчать буду, Ваше Высочество.
- Почему? - искренне удивился Принц.
- Потому что я Мачехе обещала никому не говорить. - печально ответила Золушка. - А слово над перед всеми держать, не только перед Принцами.
- Логично, - согласился Принц. - Зато соседи твои такого слова не давали. Ладно, не суть. Хочешь взять с собой что-то на память? Только бери что-то одно. Во дворце все есть. Какую-то мемориалку о прошлом. Платье, вроде от феи осталось. Или ларчик вон стоит с безделушками...
Принц открыл ларец.
- С бусами из рябины и сережками из желудей, - Принц криво улыбнулся и осторожно прикрыл шкатулку.
- Я хочу взять метлу.
Принц ошеломленно открыл рот, потом закрыл его. Потом опять открыл.
- Э-э-э… Золушка. Во дворце этих метелок тысячи. Да и не будет у тебя времени подметать. Там есть кому подметать. У тебя найдется другая работа — гуманитарная политика, здравоохранение, благотворительность, экономика дворца… исполнение обязанностей во время моего отсутствия, ты во дворце спать будешь еще меньше, чем в этой каморке. Нет, ну советники, конечно помогут, но… ты не думай, принцессой быть — это та еще морока. Наметешься и без метлы.
- Я хочу взять свою метлу на память — твердо повторила Золушка. - Вы же сами сказали, Ваше Высочество — возьми что-то одно на память. Я хочу взять на память метлу.
Принц задумчиво покачался на каблуках, затем подошел к Золушку, сидящей на табурете, поправил на ее голове венок из цветов и присел напротив девушки на корточки.
- Мда. - медленно сказал Принц, глядя в упор на Золушку. - А ты не просто красивая. И не такая дурочка-замарашка, как тебя твоя семейка расписывала. Метлу, говоришь, на память?.. Именно на память, и именно метлу. Знаешь… кажется, долго тебя на принцессу учить не придется. Если придется вообще. Слушай, давай на «ты», ладно? На «вы» - только по официальному протоколу. Это когда иностранные послы или государственный совет.
- Давай.
- Тогда и ты давай. Ногу давай.
- Зачем, - тревожно спросила Золушка, все так же убирая ноги под грубо сколоченный табурет. - Если мерить… то есть примерять, уже ничего не нужно?
- Именно что будем на этот раз мерить, а не примерять - решительно ответил Принц, извлекая из кармана портновский метр. - Ногу будем мерить!
Посмотрел в испуганные глаза Золушки, вздохнул и уточнил.
- Хрустальные туфельки тебе на заказ делать будем. Легендирование отрабатывать. Должна же наша сказка закончиться так, как написано в ориентировках.
Иначе — что наши оперативные работники будут на ночь рассказывать своим детям?
Я обычно на такую хуйню не отвечаю, потому что нет ни физической возможности, ни метафизической. Понимаешь, концептуально меня задумали, когда все население планеты укладывалось в несколько сот миллионов человек. Тогда я еще успевал. Дизайнерски переработали на раздачу подарков, когда вас стало уже под несколько миллиардов, и меня спасала только почти всеобщая ваша безграмотность.
Теперь вас, сука, за семь ярдов, все образованные, и еще электронная почта, которая меня вообще вынесла в нокаут. И я забил хуй даже на чтение — не то что на ответы. Просто пилю все это бумажное говно в шредерах и продаю вторяк финнам, а трафик и контекстную рекламу продаю филиппинцам. Но тебе отвечу, потому что ты весь год, сука, хорошо кушал, ходил в школу и тебе теперь за это положен от меня айфон.
Началось все с того, что твои волосатые древние предки научились польоваться огнем, заматываться в чужие шкуры, и поперли на север хорошо питаться, вслед за ледником. Через пару лет в школе ты узнаешь (если не спиздел мне, что хорошо учишься), что баланс голода и холода для человека является критическим. На севере для твоего вида, так получается, еды всегда больше. А очередь за ней — меньше. И это гонит в холода активных охотников за мясом, вместо того, чтобы копаться в листве, как робусты. Там, короче, долгая история — сокращение кишечника, загонное преследование, хуе-мае, тебе в школе потом расскажут.
Но фактор холода сильно корректирует этот ваш «шведский стол». Получалось так, что голод теоретически постоянно висел дамокловым мечом над неокрепшим человечеством, а холод приходил резко и внезапно, шо пиздец. Достаточно надрочившись охотиться, можно как-то предсказывать пополнение стола. Откочевывать, прикочевывать, рыбу ловить, мох-ягель жрать, но когда придет реальный колотун не могут сказать точно даже ваши современные метеоспутники и мэр Киева, на секундочку - чемпион мира по боксу.
Не знаю чему вас там в ваших школах учит (если в меня целые третьеклассники верят) но в советских школах был контрольный вопрос: что для птички хуже, голод или холод? Спроси у мамы, она тебе ответит - если помнит еще школьные годы. Да, спроси у нее заодно — в каком там художественном рассказе описывается чуть ли не оргазм от тепла у питерского студента, добывшего полено на обогрев? Я старенький, я уже не помню.
Короче, пока у твоих дедокантропов была еда — они от меня как-то отбивались. Но условия сделки «еда в обмен на мороз» были крайне острыми, и если прокормиться по какой-то причине не удавалось — я убивал всех. Племенами и народами. Представлял охуенный риск для человечков, так далеко забравшихся от места естественного происхождения. Как вакуум для космонавта с лопнувшим стеклом гермошлема. И поэтому меня стали персонифицировать и обожествлять, в определенной мере.
Не то чтобы сразу, но со временем люди начали пытаться наладить со мной, Зимним Старцем, отношения. В основном — путем взятки. А поскольку у людей тогда самым дешевым товаром были те же люди — то ими и откупались. Только не возбуждайся избыточно, прочитав в википедии про «самых красивых юных девственниц, которых привязывали в мороз к дереву, принося в жертву духам зимы». Вырастешь, станешь вождем племени, тогда поймешь — никто в здравом уме самых красивых и юных привязывать не будет. Привязывали по принципу «бери боже, что мне не гоже». Но сам факт имел место, да. Спорить не буду.
И это я еще не самый страшный дед был, потому что когда я узнал чем ацтеки и прочие тольтеки расплачивались за кукурузу, я на эту кукурузу вообще смотреть не смог.
В общем, ситуация тогда обстояла ровно наоборот — люди мне приносили подарки, чтобы я к ним не приходил с мешком.
Понимаешь теперь, почему меня кропаль курвит, когда ты у меня просишь чтобы я пришел и принес тебе айфон?
Поскольку по всем странам я не успевал собирать дань, приходилось вводить местные аватары, всяких йоулупукки и пер-ноэлей. Все испортила эта курва Санта-Клаус, прототип которого голландцы завезли в Новый Свет, и откуда он разполсзя по всему миру, как возвратный тиф.
С развитием технологий, энергетики и независимости человечества от природных условий мне начало казаться, что вы, наконец, отъебетесь от меня. Но тут вовремя стратило христианство: под одного из моего локальных аватаров они подогнали своего святого (который сам был от этого в ахуе, потому что снег видел два раза в жизни), и вся ярмарка пошла по-новой. Но уже с другим знаком по модулю. Теперь я, оказывается, вам должен. Типа вы меня на выплату своего долга по замороженым девственницам подсадили.
Знаешь что, Митя.
Во-первых, мы так не договаривались. Я с вас не требовал поклонения, и не подписывался на выплаты по детским долговым извещениям. Мои с вами отношения — нейтралитет и похуизм. Я в этом плане отмороженый, сам понимаешь, стихия требует. Коммунисты первые поняли что к чему, и меня сначала вычеркнули из святцев. Но потом заблудились в понятиях и опять вписали на кремлевские елки — ну, я показал им что такое «добрый Дедушка Мороз» во время финской войны.
Во-вторых, все подарки я раздал. Вы сами пришли жить туда, где вам не положено, потому что там было больше еды. Вот эта еда — и был мой вам, людям, подарок. На самом деле — большой подарок. Иначе вы бы не состоялись как технологическая цивилизация, а до сих пор собирали съедобные корни с помощью палки-копалки.
У меня там завалялось на складе пару мороженых девственниц, еще с кельтских времен, могу подкинуть тебе вместо айфона — но, честно, не советую. Третий сорт.
А в-третьих, вот тот слегка нетрезвый дяденька в красном халате, у которого из под кривой ватной бороды торчит папина щетина, и который вместо айфона тебе подарил конструктор — и есть самый настоящий Дед Мороз. Другого не бывает. Он дарит тебе подарки за то что ты хорошо кушал, и старался приспособиться к жизни. Ты не понимаешь — какая это ирония судьбы?
Знаешь, я редко бываю в Африке, но если бы я там заявил: «Дети, если вы будете хорошо кушать, я вам подарю айфоны» - тамошние дети в обмороке посыпались бы с пальм, как кокосы. А мне взрослые подарили бы, намазав маслом, самую толстую девственницу от Кейптауна до Могадишо. И сказали бы «Не надо, холодный бвана, айфоны. Давай хорошо кушать весь год будем».
Не выйобуйся, Митя, бери конструктор.
Хорошо кушай, хорошо учись, слушайся папу и маму. Они — не то что я! - реально заинтересованы в твоем выживании и конкурентности. Закончи школу на отлично, поступи в институт, потом пойди на работу. Заработай кучу денег, купи себе свой ебучий айфон — и вот тогда скажи: «Спасибо, Дедушка Мороз!» Только не мне, а настоящему своему Дедушке Морозу, и его морщинистой Снегурочке. Это они тебе его подарили за то что ты хорошо кушал. Мне-то реально похуй как ты кушаешь, и ходишь ли в школу вообще.
Я их еще студентами помню, когда на восьмое марта они завалились в общагу, потом пошли гулять. К утру пришел я, дедушка мороз. Твоя будущая мамка была в красивой стеклянной одежде, чтобы понравиться будущему папке, и потом поджимала от холода пальцы в босоножках, шо горный орел. А твой будущий папка мужественно отдал ей свое пальто из ниток и свиста, и сам не околел только потому, что в одно рыло выжрал купленный на двоих кокосовый ликер. Вот это я понимаю, наши люди — кроманьонцы! Судя по тому что они выжили, отделавшись бронхитом у папы, а потом поженились и народили тебя - такого требовательного! - они хорошо кушали и учились.
Так что не выебуйся, Митя, бери конструктор. И не пиши мне всякую хуйню, дай мне то, дай мне это, за то что я хорошо кушаю. Да кушай хуево, если хочешь. Можешь вообще не кушать. Я все равно ее не читаю, эту переписку. Я ее учитываю. И если ты будешь хуево кушать, не слушать папу с мамой, и однажды зимой уснешь на скамейке — то я могу тряхнуть кельтской стариной, и внезапно прийти с мешком.
За подарками.
С любовью, блаблабла, твой Дед Мороз, Зимний Старец, Святой Клауз, Туунбак, Белое Безмолвие, Король Ночи — и все остальное что вы там про меня напридумывали.
Павел Евпатьевич Аппаратов перешагнул порог своей квартиры, запер за собой дверь и одновременно со щелчком дверного замка ощутил Присутствие.
Это было странное, трудноуловимое и совершенно новое для Павла Евпатьевича, прожившего в своей хрущевке почти сорок лет, ощущение, и спроси его кто-нибудь в эту минуту, что именно он чувствует, Павел Евпатьевич вряд ли смог бы сказать на этот счет что-то определенное.
Минуту он стоял неподвижно, прислушиваясь к тишине пустой квартиры. Кроме звука капающей из крана воды на кухне, никаких звуков квартира не издавала. Но ощущение Присутствия не пропадало. Павел Евпатьевич посмотрел на свое растерянное отражение в зеркале и зачем-то громко, словно предупреждая кого-то, сказал:
- Вот и дома!
Сказав это, Павел Евпатьевич почувствовал себя глупым суеверным стариком с расшалившимися нервами. Агрессивно топая, он проследовал на кухню, выгрузил из авоськи в холодильник стеклянные банки с “Народным продуктом” и поставил на плиту старый чайник со свистком.
Затем хозяин квартиры прошел в комнату, включил радиолу и уселся в кресло, застеленное толстым теплым пледом.
По радио передавали последние известия, из которых следовало, что бунт охвативший столицу вот-вот будет подавлен, что Президент ежеминутно контролирует ситуацию из своего бункера, что режим чрезвычайной ситуации скоро будет отменен.
- Вранье, - проворчал Павел Евпатьевич, с вызовом глядя на запыленную радиолу.
Из дворовых сплетен и слухов, которым он доверял гораздо больше, чем официальным новостям по “Единому народному радио России”, Павел Евпатьевич знал, что бунтовщики уже неделю блокируют центр столицы, а росгвардия встречает ожесточенное вооруженное сопротивление. Ходили слухи, что знаменитый генерал Золотов, героически сражавшийся в первых рядах бок о бок со своими бойцами, зверски растерзан боевиками Навального. Поговаривали, что Президент убит и заменен на своего двойника, который вот-вот капитулирует перед бунтовщиками, а затем, подписав бумаги об отречении, сгинет в неизвестном направлении. Кто-то напротив уверял, что Президент с минуты на минуты отдаст приказ сжечь Москву напалмом, поступив, в некотором смысле, как полководец Кутузов. В этом, соглашался Павел Евпатьевич, была своя логика: во-первых, таким образом можно было быстро и надежно уничтожить практически всех бунтовщиков, а во-вторых- резко поднять рейтинг Президента в остальной России.
Одним из источников всевозможных слухов был Николай Васюткин, сосед Павла Евпатьевича по лестничной клетке, который был не прочь иногда посидеть на кухне, выпить боярышниковой настойки и поболтать о жизни. Болтать с ним было очень интересно и даже в житейском плане полезно. Дело в том, что в силу специфики своей профессии Николай был очень осведомленным человеком. Работал он рационализатором в местной еженедельно газете. Рационализатором не в том старом советском смысле, что он предлагал некие усовершенствования некоего производственного процесса, а в том смысле, что Николай собирал среди населения всевозможные слухи и страхи и пытался их рационализировать, превратить в один из защитных механизмов коллективной психосферы. То есть занимался он тем же, что и центральное телевидение, только на более мелком, сугубо местном уровне. Николай поддерживал теплые рабочие отношения с начальником районного отделения МГБ, народным мэром и куратором местной ячейки Российского Союза Молодежи. Кроме того, он имел право пользоваться международной информационной сетью “ИНТЕРНЕТ”, и, не смотря на то, что ЭВМ, с которой он мог выходить в эту сеть, находилась на работе, Николай рисковал и заходил иногда на запрещенные или даже проклятые Церковью электронные страницы. Двигало им не просто праздное любопытство, а какая-то неизжитая детская тяга ко всему таинственному и запрещенному… Засвистел чайник.
Павел Евпатьевич выключил радиолу и поспешил на кухню.
***
Вода имела привкус гнили, поэтому, чтобы перебить его, чай приходилось заваривать слишком крепким. Но Павел Евпатьевич не обращал внимания на горечь чая, потому что он опять ощущал Присутствие. И это пугало его.
Он сидел на своей собственной кухне и боялся. И самое неприятное, что он не мог понять, чего именно он боится.
За окном начинало темнеть, и это усиливало тревогу. Павел Евпатьевич включил свет, но это не помогло.
“Да что же это со мной?” – недоумевал он, посматривая то в окно, то в темный коридор, то в кружку с темным чаем, на поверхности которого образовалась плотная масляная пленка.
“Совсем вода испортилась. Надо бы написать жалобу в ЖЭК и письмо в газету. А еще…”
Слабый, но отчетливо слышный в тишине квартиры скребущий звук прервал его мысли. Звук утих, но через несколько секунд возобновился.
Павел Евпатьевич медленно поднял взгляд. Над старой газовой плитой находилось круглое отверстие для принудительной вентиляции. Звук доносился оттуда. Это и был источник Присутствия.
Павел Евпатьевич растерянно смотрел на черное вентиляционное отверстие. И чем дольше он смотрел, тем реальнее и острее становилось ощущение, что и оно смотрит на него.
“Мышь? Или крыса? Или что? Неприятно, конечно, но, в любом случае, ничего там страшного нет”, - эти рациональные мысли звучали на периферии сознания. Звучали глухо и отдаленно. И почему-то неубедительно.
Павел Евпатьевич встал. Осторожно, так, чтобы не издать не единого звука, он поставил чашку с недопитым чаем на стол и почти крадучись приблизился к плите. Медленно наклонившись, он начал вглядываться в черную дыру вентиляционного отверстия. Видно ничего не было – свет освещал только первые пару сантиметров старой пыльной трубы, дальше была темнота, из которой доносился все более отчетливый скребущий звук.
“Оно, похоже, ползет сюда”, - подумал Павел Евпатьевич, напряженно вглядываясь в черный круг и нащупывая рукой сковородку. – “Сейчас я Его ебну”.
Звук из трубы вдруг стих. Павел Евпатьевич осторожно сглотнул слюну и поднял сковородку. Звук не возобновлялся, зато неуместно громко, действуя на нервы, капал кран.
Павел Евпатьевич стоял со сковородкой наизготовку, готовый нанести удар, но ничего не происходило. С улицы донесся пьяный смех, а затем звук отъезжающего автомобиля. Где-то в подъезде хлопнула дверь, затем вздрогнул и поехал лифт.
Павел Евпатьевич оторвал взгляд от черной дыры и глянул на наклейку с улыбающимся новогодним снеговиком, что располагалась под вентиляционным отверстием. Этот снеговик будто бы спрашивал: “Хозяин, а ты часом умом не тронулся?”
Медленно опустив сковородку, Павел Евпатьевич снова посмотрел на отверстие. В голове была какая-то мешанина. Руки тряслись.
“Что это я, в самом деле?”
И тут из трубы раздался тяжелый не то вздох, не то стон, похожий на продолжительную зевоту.
Павел Евпатьевич отскочил от плиты.
- Сука, - прошептал он. – Вот сука.
А в голове его вдруг произошло странное раздвоение. Павел Евпатьевич хотел бежать прочь от пугающего вентиляционного отверстия, но одновременно, странным образом, его тянуло к нему.
- Аы-ых! – Донеслось из трубы. - Пху'ухш!
Это был низкий, сильно искаженный, но, несомненно, человеческий голос.
“Надо открыть рот и впустить Его дыхание.”
Эта фраза отчетливо прозвучала в голове Павла Евпатьевича. Но она была холодной и чуждой. Словно некий паразит разума, притворяющийся частью сознания, пытался выдать ее за собственную мысль хозяина-носителя.
Эта странная метафора окончательно вывела Павла Евпатьевича, никогда не отличавшегося богатой фантазией, из душевного равновесия. Он бросился прочь из квартиры.
***
Упоминавшийся выше Николай Васюткин, сосед Павла Евпатьевича, открыл почти сразу.
- Ты чего так трезвонишь, Евпатич? – Недовольно спросил он. – Я не глухой.
- Извини, - Пробормотал Павел Евпатьевич. – Я… Э-э…
- Что-то случилось? – Николай внимательно оглядел соседа. – Зачем тебе сковородка? – Этот вопрос был задан уже несколько испуганно.
- Она мне не нужна, - Павел Евпатьевич в подтверждение своих слов спрятал сковородку за спину, но, осознав, что выглядит это странно, затараторил. – Я ее забыл. В смысле, я оставить ее забыл. Ну, торопился. То есть…
- Ты выпить хочешь? – Прервал его Николай, который, судя по всему, хотел выпить сам.
- Хочу, - облегченно выдохнул Павел Евпатьевич.
- Только, Евпатич, давай у тебя, - Николай поморщился. – У меня Людка скоро вернется от тещи. А она от нее всегда взвинченная такая приезжает. Ну, сам понимаешь...
***
Николай, который был в гостях у соседа бесчисленное число раз, почти по-хозяйски прошел на кухню и бухнулся на табурет. Павел Евпатьевич нерешительно проследовал за ним.
- Помню, была у тебя хорошая настойка, - подмигнул Николай. – Давай бартер? Ты мне той настойки наливаешь, а я тебе про новости с Москвы рассказываю. Бартер выгодный, потому как в Москве сейчас, Евпатич, полный пиздец творится. И по радио тебе этого не расскажут.
- Хорошо, - кивнул Павел Евпатьевич, косясь на вентиляционное отверстие. Теперь, когда в квартире с ним был еще один человек, было совсем не страшно и никакого Присутствия не ощущалось, а все произошедшее буквально десять минут назад казалось игрой воображения. – На закуску есть только “Народная сласть”.
- Давай ее, - добродушно махнул рукой Николай.
Пока Павел Евпатьевич разливал боярышниковую настойку и нарезал дольками шоколадную колбаску, Николай начал делиться последними новостями. Поделиться ими ему нетерпелось, так же как и выпить.
- Короче, Евпатич, в Москве полный швах! – Азартно начал сосед-рационализатор. - Там уже, считай, власть Президента кончилась. Город буквально наводнен боевиками Навального. Он, сволочь, месяц назад к мирным протестам призывал, а потом его же головорезы устроили стрельбу на Никольской. Ну, Президент, понятно дело, ввел отряды Очистки, а там ребята шутки не шутят. Но у Навального-то не просто подростки с пистолетами. Тут наши органы жестоко просчитались. У него бойцы взрослые, жестко натренированные, да еще и идеологически мотивированные. Короче, там мясорубка жесткая уже две недели идет. И про генерала того все подтвердилось, который росгвардией командовал. Как его? Ну, ты понял о ком я. Так вот того генерала действительно завалили. Только то, что он в первых рядах сражался, это все чушь, конечно. Его просто в машине взорвали. Этого всего сообщать официально никто не будет. И я жесткие инструкции получил на этот счет, так что я тебе практически гостайну выдаю. Ты особо не распространяйся. У меня и так уже выговор…
Павел Евпатьевич слушал Николая вполуха. Практически все его внимание было сосредоточено на вентиляционном отверстии и на своих внутренних психических ощущениях. Выпив настойки, он успокоился и решил, что переутомился. Но решил также, что отверстие надо будет заделать. Для спокойствия.
- … Всю его подноготную теперь разрешили вывалить, - Николай был уже порядочно навеселе, но говорил внятно и бодро, - чтобы народ знал, что это за тип. И то, что он Навальсон, а никакой не Навальный тоже скоро сообщат. У нас в газете даже будет отдельная статья на эту тему. Конечно, антисемитизм, но что делать? А так народ хоть задумается. И вспомнит, как Укро-Жиды в свое время хохлов оболванили и к чему это привело…
- Я в сортир схожу, - перебил Николая Павел Евпатьевич и встал из-за стола.
*** Когда все дела были уже сделаны, и Павел Евпатьевич мыл руки, из кухни донесся короткий вскрик Николая...
Когда все дела были уже сделаны, и Павел Евпатьевич мыл руки, из кухни донесся короткий вскрик Николая.
Павел Евпатьевич тут же выключил воду.
Тишина.
“Послышалось?”
Павел Евпатьевич открыл дверь туалета и прислушался. Обычно шумный Николай не издавал почему-то ни звука.
- Коля? - тихо позвал Павел Евпатьевич, с неудовольствием отметив, что голос его дрожит.
***
Николай стоял спиной к вошедшему на кухню хозяину квартиры. Обычно сутулый, сейчас он стоял возле газовой плиты, неестественно выпрямившись. Стоял прямо напротив злополучного вентиляционного отверстия.
- Коля? – спросил Павел Евпатьевич. – Все в порядке?
Николай стоял пугающе неподвижно. На обращенные к нему слова он никак не реагировал.
- Мне что-то послышалось, - сказал Павел Евпатьевич. Сказал, чтобы что-нибудь сказать. Сейчас его пугало само молчание соседа. – Шум какой-то вроде.
Николай медленно развернулся. На хозяина он не смотрел, зато задумчиво рассматривал свои ладони.
- Это не то тело, - безо всяких эмоций произнес сосед. Обращался он явно не к Павлу Евпатьевичу, а скорее размышлял вслух. – Поэтому нет информации. Промах.
Николай посмотрел на черную дыру вентиляции. На его лице на секунду проступили раздражение и досада, но затем всякие эмоции опять исчезли.
- Коля? – Опять позвал Павел Евпатьевич. – У тебя “белочка”? – Ему очень хотелось сейчас, чтобы у соседа была обычная белая горячка. Это неприятно, но хотя бы…
Николай резко поднял голову, словно встрепенувшийся цепной пес, почуявший приближение постороннего. Он смотрел на Павла Евпатьевича, но смотрел как-то странно, словно и не видел вовсе.
- Он здесь, - тихо сказал сосед. - Но я плохо вижу его… Не хватает четкости?... Нет, просто я вижу его сразу во всех Аспектах… Сделай некрофон-беспилотник. Я подключусь.
Говорил Николай с паузами и очень необычно, словно разными голосами. Один голос был глухой и безразличный, другой бодрый и немного дребезжащий. Со стороны могло показаться, что сосед читает некий диалог по ролям. Потом он замолчал и начал медленно шарить рукой по кухонному столу. Нащупав нож, которым совсем недавно резали “Народную сласть” и, прежде, чем Павел Евпатьевич успел испугаться, Николай воткнул его себе в глаз до самого основания.
- Ах ты, сука! – Павел Евпатьевич отшатнулся, прижавшись спиной к стене. Ужас в его душе смешался с внезапно нахлынувшей на соседа злобой, который - что бы там с ним и его психикой не происходило – успел организовать в квартире труп. Причем очень неудобный труп, так как приехавшим милиционерам будет очень трудно поверить, что это самоубийство, а не результат пьяной бытовухи.
Но Николай не упал замертво, как того ожидал хозяин квартиры. Он продолжал стоять и крутить рукоятку ножа, а потом, удовлетворенно хмыкнув, опустил руку и громко сказал:
- Я вошел.
Павел Евпатьевич неумело перекрестился, чем привлек внимание смертельно изувеченного, но, несмотря на это обстоятельство, живого и вполне бодрого соседа, единственный глаз которого теперь определённо смотрел на хозяина квартиры и прекрасно его видел.
- Аппаратов! Слушай меня внимательно. – Нехарактерным для него командным голосом сказал Николай. - Сейчас я тебе кое-что пересажу. Открой рот и не сопротивляйся.
- Пидор ебаный! – Остервенело заорал Павел Евпатьевич, нервы которого к этому моменту сдали окончательно. – Пошел вон отсюда, гнида!
Николай жутко выпучил уцелевший глаз, а потом, словно находясь на приеме у стоматолога, широко, до предела открыл рот. Его нижняя челюсть тихо хрустнула, а в горле что-то забулькало. Еще через секунду он резко бросился на Павла Евпатьевича.
Павел Евпатьевич был человеком весьма преклонных лет, но адреналин, первобытная жажда жизни и давняя нелюбовь к гомосексуалистам сделали свое дело. Молниеносно схватив все ту же сковородку, старик наотмашь ударил ею Николая по голове. Сковородка была тяжелая, а удар Павла Евпатьевича мощным, поэтому соседа отбросило назад. Врезавшись в стол, он на несколько секунд потерял равновесие, но затем снова, будто ничего и не произошло, бросился на хозяина квартиры.
Активные действия и реализованная агрессия отодвинули страх на задний план и придали Павлу Евпатьевичу сил. Он опять ударил Николая сковородой, вложив в этот удар всю ненависть к опостылевшей своей жизни с ее “Народным продуктом” и талонами на получение зимних подштанников.
В этот раз Николай упал на пол и больше не поднимался, не подавая признаков жизни.
Павел Евпатьевич опустил сковородку и, тяжело дыша, прикидывал, что теперь делать. Тюрьмы он не боялся, так как был уже близок к постпенсионному возрасту, и народный суд отправил бы его на человекоперерабатывающий завод. Но превращаться в “Народный продукт” пока не хотелось.
“Никто не знает, что он был у меня. Его жены не было дома, а в подъезде нас никто не видел”, - рассуждал Павел Евпатьевич. – “Значит надо просто избавиться от трупа. Но действовать надо быстро”.
Перед тем, как разделывать труп, надо было удостовериться, что сосед окончательно мертв, и извлечь из его головы нож. Нож был уликой, которую нельзя было оставлять в трупе.
Павел Евпатьевич подошел и осторожно ткнул в бок трупа носком тапка. Труп реагировал как и положено трупу – никак. Его безжизненный левый глаз равнодушно глядел в потолок.
Присев на корточки, Павел Евпатьевич склонился над мертвым соседом. Удары сковородкой сделали его лицо несколько бесформенным и существенно перекошенным влево. Похоже, были раздроблены лицевые кости.
Павел Евпатьевич поморщился и схватился за рукоять ножа. Но как только он это сделал, то тут же обнаружил, что Николай смотрит на него. Мертвый только что левый глаз сделал едва заметное движение и уставился узким зрачком на замершего в ужасе хозяина квартиры.
“Вот ведь живучий гад”, - подумал Павел Евпатьевич. Еще он успел осознать, что в глубине души допускал такое невероятное развитие событий и пожалел, что не взял из кладовки старый топор. Что делать дальше он решить не успел, так как Николай схватил его за голову и сильно сжал.
- Отпусти, пидор! – Взвизгнул Павел Евпатьевич, пытаясь разжать руки соседа. Сделать этого не получалось. Хватка была невероятно сильной – голову словно зажало в тисках.
Тогда Павел Евпатьевич несколько раз ударил Николая, что не произвело на того, никакого эффекта. Издав сдавленный всхлип, сосед оторвался всем телом от пола и, преодолев слабое сопротивление старика, оказался теперь сверху.
- Открой рот, - просипел Николай. Зрачок его жутко подергивался.
Павел Евпатьевич крепко сжал зубы. Никакого иного отпора он теперь дать не мог. Сосед сидел на его груди, придавив руки к полу.
- Открой рот, - повторил Николай и ударил Павла Евпатьевича затылком об пол. Ударил сильно. Перед глазами старика все поплыло, но зубы он не разжал. Тогда мертвый сосед одной рукой зажал его нос и рот, а другой крепко схватил за волосы, зафиксировав голову.
Павел Евпатьевич понимал, что сосед не хочет его душить насмерть, что таким образом он зачем-то пытается заставить его открыть рот. И Павел Евпатьевич смутно догадывался, для чего ему это было нужно. А спустя несколько секунд он уже знал это наверняка.
Николай открыл рот сам. Открыл неестественно широко, слегка запрокинув голову. Его левый глаз при этом продолжал внимательно смотреть на Павла Евпатьевича. Это картина была жуткой сама по себе, но гораздо страшнее было то, что последовало далее. Кадык соседа начал судорожно ходить вверх-вниз, а изо рта показались шевелящиеся черные усики.
- М-м! – Павел Евпатьевич начал дёргаться от ужаса и удушья одновременно.
Усики высовывались все сильнее, а за ними появилась плоская головка - головка большой отвратительной сколопендры. Именно это слово всплыло в памяти Павла Евпатьевича, хотя в зоологии он почти не разбирался. Сколопендра была такой же черной, как и принадлежавшие ей усики. Она вытянулась вперед, и изо рта Николая появилось еще пара ее сочленений с острыми ножками.
В голове Павла Евпатьевича не было ни единой мысли. Он превратился в кусок дрожащего мяса, способного лишь наблюдать за происходящим. И, вполне вероятно, что Николаю смог бы осуществить свой план, если бы не выстрел.
Голова Николая лопнула вместе с черной сколопендрой, его тело отвалилось на бок. Павел Евпатьевич судорожно вдохнул, повернулся на бок и, скрючившись, уставился в стену. Его трясло как на морозе, а из глаз текли слезы. Он понимал, что в квартире кто-то есть, причем этот кто-то вооружен и, вероятно, опасен, но его охватило тяжелое равнодушие ко всему происходящему.
- Пошел ты на хуй, - еле слышно прошептал Павел Евпатьевич и закрыл глаза.
Неизвестный молча схватил хозяина квартиры за щиколотку и поволок в комнату.
***
-Отпусти, сука, – Прохрипел Павел Евпатьевич.
Безымянный ГМО-боевик Навального не обратил на эту реплику никакого внимания. Он остановился посреди комнаты и, не отпуская ногу Павла Евпатьевича, принялся медленно ее осматривать. На некоторое время его взгляд остановился на портрете Бориса Грызлова. Известный кремлевский мистик был изображен одетым в темно-серый балахон. Правая ладонь его была поднята вверх, а лицо выражало безграничное спокойствие и осознанность.
- Аппаратов, где страница 163? – Спросил ГМО-боевик, повернувшись к лежащему на ковре Павлу Евпатьевичу. Его горящие красными огоньками оптические датчики равнодушно рассматривали старика, а из-под маски-респиратора доносилось мерное и очень редкое дыхание.
- Какая еще страница? – Павел Евпатьевич решил тянуть время, хотя уже понимал, что надеяться не на что.
ГМО-боевик подождал пару секунд, а затем резким движением сломал Павлу Евпатьевичу ногу, которую все еще держал на весу.
Павел Евпатьевич заорал от боли. ГМО-боевик отпустил ногу, и она безжизненно упала на ковер.
- Аппаратов, где страница 163? – С этими словами каратель Навального поднял вторую ногу Павла Евпатьевича.
***
Получив страницу 163 и пристрелив Павла Евпатьевича, ГМО-боевик ушел из квартиры. Его хозяин и стоящий за ним Кагал еще не знали, что страница была хорошо сделанной фальшивкой…
